— Бьемся насмерть! — повторила за ним вся банда.
— Вот это да! Как вам это нравится, сотоварищи мои? Значит, насмерть? — подхватил дворянин, вышедший из особняка Колиньи. — Что ж, согласен, насмерть так насмерть! Получайте!
И, устремившись вперед насколько позволял ему его небольшой рост, он пронзил шпагой тело одного из бандитов.
Тот вскрикнул, сделал три шага назад и замертво свалился на мостовую.
— Прекрасный удар, сударь! — произнес дворянин, на которого напали первым. — Но я думаю, что смогу нанести удар не хуже. Получайте!
Он изловчился и вонзил до конца клинок шпаги в живот другого бандита.
Почти одновременно с этим кинжал герцога де Монпансье по самую рукоятку вошел в горло одного из противников.
Бандитов осталось всего шестеро против пятерых — иными словами, ситуация стала складываться не в их пользу, как неожиданно двери особняка Колиньи широко распахнулись, и адмирал, сопровождаемый двумя факелоносцами и четырьмя вооруженными лакеями, проследовал через освещенную арку в ночном халате и с обнаженной шпагой в руках.
— Эй, вы, негодяи! — воскликнул он. — Что тут еще такое? Очистите улицу, и живо, иначе я вас всех как воронов приколочу гвоздями к воротам моего дома!
А затем он обратился к лакеям:
— Ну-ка, молодцы, покажите этим прохвостам!
И, подавая личный пример, первым ринулся к месту схватки.
Против такого натиска устоять было невозможно.
— Спасайся, кто может! — воскликнул главарь, парируя, однако с опозданием, удар шпаги, успевшей проткнуть ему руку. — Спасайся, кто может! Это принц де Конде!
И, резко дернувшись влево, он быстро понесся прочь.
Увы, пятеро его товарищей уже не смогли воспользоваться столь милосердным советом. Четверо покоились на земле, а пятый вынужден был прижиматься спиной к стене, чтобы не упасть.
Тот, что стоял у стены, оказался там в результате действий принца де Ларош-сюр-Йон, так что каждый исполнил свой долг.
Дворяне же отделались царапинами или легкими ранениями.
Тот дворянин, на кого напали первым, теперь, к величайшему своему изумлению, узнал, что раньше всех пришел к нему на помощь не кто иной, как принц де Конде, и тогда он повернулся в его сторону и почтительно поклонился.
— Монсеньер, — сказал он, — я благодарю Провидение дважды: за то, что оно спасло мне жизнь, и за то, что орудием спасения оно избрало, да не обидятся на меня эти благородные сеньоры, самого храброго дворянина Франции.
— Клянусь верой, сударь! — воскликнул принц. — Я счастлив, что случайно оказался в этот ночной час у моего кузена-адмирала и лишь благодаря этому сумел стать вам полезен. К тому же вы в лестных словах описали то малое, что я сделал для вас, и я обязан спросить у вас ваше имя.
— Монсеньер, меня зовут Годфруа де Барри.
— А! — живо отозвался Конде, — барон из Перигора, сеньор де ла Реноди?
— И один из моих лучших друзей, — добавил адмирал, протягивая одну руку ла Реноди, а другую — принцу де Конде. — Но, если не ошибаюсь, — продолжал адмирал, — уже давно на королевской мостовой не собиралось столь великолепное и блистательное общество. Позвольте представить: господин герцог де Монпансье и господин принц де Ларош-сюр-Йон.
— Собственной персоной, господин адмирал! — воскликнул принц де Ларош-сюр-Йон (в это время ла Реноди повернулся к нему и его спутнику, приветствуя обоих), — и если бы этим беднягам приятно было узнать, что пропуска в ад выданы им далеко не простолюдинами, они бы умерли спокойно и с чувством удовлетворения!
— Господа, — заявил адмирал, — двери дома Колиньи открыты. Это означает, что, если вы соблаговолите оказать мне честь и зайти подкрепиться, вы будете желанными гостями.
— Спасибо, кузен, — произнес г-н де Конде. — Вы знаете, что я ушел от вас десять минут назад и направляюсь к себе домой. Но, уходя, я не помышлял, что буду иметь удовольствие встретить у ваших ворот благородного человека, с которым вы меня обещали познакомить.
И он учтиво поклонился ла Реноди.
— Этого дворянина я увидел в деле, кузен, — продолжал принц, — и, ей-Богу, он держался храбрецом. Вы уже давно в Париже, господин де Барри?
— Я только что приехал, монсеньер, — печальным голосом ответил ла Реноди и бросил еще один взгляд на того несчастного, который от последнего удара его шпаги нашел свою смерть на плитах мостовой, — и не ожидал, — добавил он, — что стану повинен в смерти человека и что не более чем через полчаса после того, как миновал городскую заставу, буду обязан жизнью великому принцу.
— Господин барон, — откликнулся принц де Конде, с прирожденным изяществом и учтивостью протягивая молодому человеку руку, — поверьте, что для меня было величайшей радостью встретиться с вами. Друзья господина адмирала — друзья и принца де Конде.
— Великолепно, мой дорогой принц! — промолвил Колиньи, причем таким тоном, будто хотел заявить: «То, что вы сейчас сказали, — не пустые слова, и мы к этому еще вернемся».
А затем он обратился к молодым людям:
— А вы, монсеньеры, не желаете ли оказать мне честь и зайти ко мне в дом? Прежде чем я стал врагом вашего отца, господин де Монпансье или, точнее, прежде чем он стал моим врагом, мы были добрыми и беззаботными друзьями. Надеюсь, — добавил он с улыбкой, — что меняются лишь времена, а не сердца.
— Благодарю, господин адмирал, — ответил герцог де Монпансье от своего имени и от имени принца де Ларош-сюр-Йон, хотя слова Колиньи были обращены именно к нему, — мы бы с огромной радостью приняли ваше приглашение, пусть даже ненадолго, но отсюда до особняка Конде далеко: надо будет перейти мосты, пройти по кварталам, пользующимся дурной славой, а потому мы просим принца оказать нам честь и разрешить сопровождать его.
— Что ж, идите, господа, и да хранит вас Господь! А что касается других, то я бы не советовал всем «берущим по справедливости» и «обирающим до нитки» встречаться в Париже с тремя такими храбрецами, как вы.
Вся эта беседа велась чуть ли не на месте схватки, и ноги победителей омывала кровь, причем никто из них, за исключением ла Реноди, казалось человека иной эпохи, не бросил взгляд на пятерых несчастных, трое из которых были уже трупами, а двое еще издавали предсмертные хрипы.
Принц де Конде, принц де Ларош-сюр-Йон и герцог де Монпансье попрощались с адмиралом и с ла Реноди и двинулись в направлении Мельничного моста, ибо эдикт запрещал перевозчикам отправлять паромы начиная с девяти часов вечера.
Оставшись наедине с ла Реноди, адмирал протянул ему руку.
— Вы приехали ко мне, не так ли, друг мой? — спросил он.
— Да, я прибыл из Женевы и привез для вас в высшей степени важные новости.
