— Но ведь это самый настоящий потоп, — проговорил он, ставя ноги в лужи, натекшие под порог таверны.
Затем он повернулся к карете и, наклонясь, обратился к той, что была внутри:
— Вот видите, дорогая Шарлотта, вы же не сможете поставить свои прелестные маленькие ножки в эту жуткую, противную грязь.
— Так что же делать? — раздался нежный и мелодичный голосок.
— Мой дорогой маршал, — продолжал герцог, — вы позволите мне перенести вашу дочь на руках? Это омолодит меня на четырнадцать лет, ибо сегодня исполняется как раз четырнадцать лет с того дня, как я принял вас на руки из колыбели, моя прекрасная крестница. Ну, что ж, очаровательная голубка, — проговорил он, — вылетайте из ковчега.
И, приняв девушку на руки, он в три прыжка перенес ее в зал таверны.
Титул голубки, которым свою крестницу удостоил галантный герцог де Гиз, собиравшийся сделать ее своей снохой, был избран не напрасно: невозможно было бы найти птицу белее, миниатюрнее, более томную, чем та, которую герцог только что держал на руках и внес в отсыревшую таверну.
Третьей персоной, вышедшей, или, точнее, попытавшейся выйти из кареты, был маршал де Сент-Андре. Он позвал пажа; но, несмотря на то что паж находился от него в трех шагах, тот не отозвался. Будучи истинным пажом, он не сводил влюбленных глаз с дочери своего господина.
— Жак! Жак! — повторял маршал. — Послушай, да подойдешь ты сюда, маленький проказник?
— Я здесь! — воскликнул юный паж и живо обернулся. — Я здесь, господин маршал!
— Тьфу, черт! — проговорил тот, — я прекрасно вижу, где ты, но ты должен быть вовсе не там, бездельник! Ты должен быть здесь, здесь, у лесенки. Ты прекрасно знаешь, что мне сейчас будет трудно, маленький шалопай! Аи! Уф! Дьявол!
— Простите, ваша милость, — произнес сконфуженный паж и подставил плечо своему господину.
— Обопритесь на меня, господин маршал, — сказал герцог, протягивая руку подагрику.
Маршал воспользовался этим предложением и, поддерживаемый с двух сторон, вошел в таверну.
В ту пору это был пятидесятилетний мужчина цветущего вида, с розовыми, чуть побледневшими от недомогания щеками, рыжебородый, светловолосый, голубоглазый; при первой же встрече с ним можно было легко представить себе, что за десять-двенадцать лет до этого маршал де Сент-Андре несомненно был одним из самых великолепных кавалеров своего времени.
Не без труда и не без болезненных ощущений он уселся в некое подобие соломенного кресла, словно ожидавшее его у самого очага, то есть в углу, противоположном тому, где находились капитан-гасконец и дворянин из Ангумуа. Герцог предоставил мадемуазель Шарлотте де Сент-Андре плетеный стул, на котором, как мы видели в начале предыдущей главы, сидел верхом владелец таверны; сам же герцог, устроившись на табурете, подал знак хозяину, чтобы тот развел большой огонь в очаге: несмотря на то что лето было в самом разгаре, сырость помещения делала горячий очаг совершенно необходимым.
В этот миг дождь хлынул с удвоенной силой и неистовством, так что вода начала заливать пол таверны, попадая внутрь через открытую дверь точно сквозь прорванную запруду или незатворенный шлюз.
— Эй, хозяин! — воскликнул маршал. — Закройте же эту дверь! Вы что, хотите тут нас всех утопить?
Содержатель таверны передал жене пук хвороста, который он нес с собой, тем самым перепоручив ей, словно весталке, поддерживать огонь в очаге, сам же направился к двери, чтобы исполнить приказание маршала. Однако в тот миг, когда он, собравшись с силами, приналег на дверь, чтобы притворить ее, донесся стук копыт скачущей галопом лошади, и достойный человек задержался из опасения, что если дверь окажется закрытой, то путник подумает, будто таверна либо переполнена, либо покинута, и как в том, так и в другом случае не остановится в ней.
— Простите, монсеньер, — проговорил он, просовывая голову в приоткрытую дверь, — но я полагаю, что к нам приехал еще один путник.
И действительно, рядом с таверной остановился всадник, соскочил с лошади и, бросив повод в руки хозяина, сказал ему:
— Отведи это животное в конюшню и не жалей ни отрубей, ни овса.
И живо вбежав в таверну, еще не освещенную ярким огнем, он сорвал с себя шляпу, промокшую под дождем, не обращая ни малейшего внимания на сноп брызг, обдавший всех присутствовавших в зале.
Первой жертвой новоприбывшего оказался герцог де Гиз; он быстро вскочил и одним прыжком оказался возле него, крича:
— Эй! Господин дурак, не будете ли столь любезны обращать внимание на то, что вы делаете?
Услышав подобное заявление, незнакомец повернулся и движением, быстрым, как мысль, выхватил шпагу. Без сомнения, г-н де Гиз дорого заплатил бы за те слова, какими он приветствовал незнакомца, но вдруг герцог отступил — если не перед шпагой, то перед лицом вновь прибывшего.
— Как, принц, это вы? — удивился он.
Тому, кого герцог де Гиз назвал принцем, достаточно было бросить один взгляд на прославленного лотарингского военачальника, чтобы тоже узнать его.
— Вот именно, это я, господин герцог, — ответил он, почти так же удивленный тем, кого он встретил в этом третьеразрядном заведении, как и герцог, увидевший, кто туда приехал.
— Вот видите, принц, этот ливень до такой степени может ослепить человека, что я чуть не принял ваше высочество за школяра с ярмарки ланди.
Затем, поклонившись, он добавил:
— Приношу вашему высочеству самые искренние извинения.
— Не стоит беспокоиться, герцог, — отозвался новоприбывший с обычным для него непринужденным превосходством. — Но какой случай занес вас сюда? Я полагал, что вы находитесь в своем графстве Нантёй.
— Я действительно прибыл оттуда, принц.
— Дорогой из Сен-Дени?
— Мы сделали крюк и заехали в Гонес, чтобы по пути поглядеть на ярмарку ланди.
— Вы, герцог? Это было бы естественно для меня: мое легкомыслие благодаря моим друзьям вошло в пословицу. Но суровый, строгий герцог де Гиз, меняющий маршрут, чтобы поглядеть на празднество школяров…
— Опять-таки это не моя идея, принц. Я ехал с маршалом де Сент-Андре, и его дочь, моя крестница Шарлотта, маленькая капризница, пожелала увидеть, что представляет собой знаменитая ярмарка ланди, а когда нас застал дождь, мы высадились здесь.
— Значит, и маршал здесь? — спросил принц.
— Вот он, — произнес герцог и указал на отца и дочь, чьи контуры принц в полумраке видел, но черты лиц различить не мог.
Маршал сделал над собой усилие и привстал, держась за кресло.
— Маршал, — проговорил принц, подойдя к нему, — извините меня за то, что я не узнал вас, но, поскольку в этом зале темно, как в подземелье, или, точнее, поскольку в этом подземелье мрачно, как в тюрьме, а из-за ливня у меня помутилось в глазах, то я, подобно господину герцогу, оказался способен спутать благородного человека с каким-нибудь деревенским олухом. К счастью, мадемуазель, — продолжал принц, повернувшись к девушке и с восхищением разглядывая ее, — к счастью, зрение мало-помалу ко мне возвращается, и я от всего сердца сочувствую слепым, лишенным возможности увидеть собственными глазами лицо, подобное вашему.
