Действительно, один человек из толпы узнал герцогиню Шатору. Закричав вместе с другими: «Да здравствует король!», он оборотился в ней и плюнул ей в лицо.
Торжественный въезд короля в Париж происходил 13 ноября. В этот же день, ночью, когда король и королева должны были почивать в Тюильри, услышали, что кто-то три раза повернул ручку двери, которая вела из комнаты короля в комнату королевы. Дежурные камерфрау разбудили тотчас королеву и сказали ей, что, по их догадкам, это был сам король, который желал, быть может, провести ночь в комнате ее величества. На это королева отвечала с печальной улыбкой:
– О! Вы ошибаетесь. Возвращайтесь лучше в свои комнаты и спите.
Но не успели дежурные улечься еще в свои постели, как у дверей снова послышался шорох.
На этот раз они подошли к дверям, отворили их: в дверях никого не было. Это заставило их идти справиться о короле на другую половину, однако им отвечали, что король в постели и что он вовсе и не предполагал идти на половину королевы.
Что король действительно не предполагал идти ночевать на половину королевы – это была правда, но что он был в своей комнате и спал – это была ложь.
Король, напротив того, встал украдкой, вышел из Тюильри, перешел Королевский мост и отправился на улицу дю Бак, где жила герцогиня Шатору.
Он хотел увидеться с герцогиней, узнать от нее, на каких условиях согласна она будет снова поступить ко двору, и извиниться перед ней.
За четверть часа до прихода короля герцогиня, сомневавшаяся в его возвращении к ней, говорила самой себе, что она была бы очень счастлива, если бы могла возвратиться ко двору, даже без всяких условий. Но когда ей доложили и короле, и притом в такую позднюю пору, – что заставляло ее некоторым образом предугадывать намерения короля, – она снова сделалась гордой и говорила с ним не как изгнанница, а как фаворитка.
Поэтому неудивительно, что на поставленный королем вопрос она отвечала в следующем тоне:
– Государь, я очень рада тому, что мне не пришлось по вашему приказанию гнить в тюрьме. Я довольна тем, что наслаждаюсь свободой… И лучше соглашусь остаться тем, чем я теперь являюсь, нежели возвратиться ко двору, куда я не иначе поступила бы, как при условиях, на которые, без всякого сомнения, вы бы, государь, не согласились.
– Забудьте, принцесса, о том, что происходило в Меце, – отвечал ей король. – Поступайте снова ко двору, как будто бы ничего и не было. С этой же ночи переселитесь на вашу прежнюю квартиру в Версаль и будьте снова гофмейстериной двора дофины.
Но король не мог дешево поквитаться со своей фавориткой. Шатору требовала, чтобы принцы крови были удалены.
На это король отвечал ей, что и без того уже перед ними виноваты в том, что не допускали их к нему во время его болезни, и что поэтому теперь месть принцам неуместна.
Шатору требовала, чтобы Морпа и жена его были изгнаны.
Но на это король отвечал, что Морпа, с которым он занимался и обсуждал дела гораздо охотнее, чем с кем-либо другим, ему весьма полезен и что поэтому он не решится удалить его от двора.
Шатору требовала, чтобы Морпа перед ней по крайней мере извинился.
Король не отказал в этом желании своей фаворитке: Морпа должен был извиниться, и не так, как бы он сам захотел, а как захочет герцогиня.
Шатору требовала, чтобы герцоги Шатильонский, Бульонский, епископ Суассонский, патер Перюссо, герцог ла Рошфуко и Бальруа были также изгнаны.
– А что касается этих господ, то я вам их уступлю, – сказал король, – дело о герцоге Шатильонском уже закончено.
При этих словах он показал герцогине приказ, подписанный им несколько дней назад, который он нарочно держал у себя для того, чтобы показать ей.
Тогда все было забыто, и герцогиня, от которой король вышел только на другой день утром, чтобы возвратиться в Тюильри, осталась очень довольна ночью с 13 на 14 ноября, хотя и жаловалась на головную боль и лихорадку.
Через шесть дней, то есть 20 ноября, герцогу Шатильонскому был объявлен королевский приказ, и он немедленно должен был выехать из Парижа, ни с кем даже не попрощавшись.
Что касается герцога ла Рошфуко, то письмом короля ему повелевалось оставаться жить в своих поместьях впредь до нового приказания – это письмо король адресовал на имя Морпа.
Герцог Бульонский получил приказание удалиться в герцогство Альбертское, где ему был отведен для жилища ветхий дом, в котором уже двести лет никто не жил.
Что касается Перюссо, то король хотел наказать его так же, как наказал герцогиню: в присутствии его, и как бы не замечая, что он тут находится, он посылал за начальником послушников иезуитского ордена и долго разговаривал с ним. Таким образом прошел месяц – король не разговаривал со своим духовником, который думал уже, что он впал в совершенную немилость. Наконец, по прошествии месяца, король сжалился над ним и объявил, что он так же к нему благорасположен, как и всегда.
Епископ Суассонский был сослан в свою епархию, и не по письменному, а по словесному приказанию.
Бальруа ведено было возвратиться в Нормандию.
Морпа, который, по приведении в исполнение всех этих королевских приказаний, видел, что наконец и до него доходит очередь, получил приказание отправиться к герцогине Шатору с извинением и вместе с тем просить ее переехать на жительство в Версаль.
– В каком же роде должен я буду начать мою речь к герцогине, можете вы мне это сказать, государь? – спросил министр.
– Так, как тут написано, – отвечал Людовик XV, показывая ему свернутый вчетверо лист бумаги.
Морпа взял речь и представился к герцогине, но камердинер герцогини, предуведомленный, вероятно, о его посещении, объявил ему, что госпожи нет дома.
Морпа спросил госпожу де Лараге. Ему отвечали, что ее также нет дома. Тогда он объявил, что приехал к герцогине и сестре ее от имени короля: его тотчас впустили.
Герцогиня Шатору лежала в постели. Король, как мы сказали выше, оставил ее больной, и она еще не поправилась.
– Сударыня, – сказал Морпа, входя в ее комнату, – его величество послал меня сказать вам, что ему ничего не известно о том, что происходило с вами во время его последней болезни. Он всегда имел к вам то же почтение, то же уважение, что и теперь. Поэтому он просит вас возвратиться ко двору и снова занять в нем ваше место, равно как и вашу сестру де Лараге.
– Я вполне уверена, милостивый государь, – отвечала герцогиня, – что королю не было ничего известно о том, что было со мною во время его болезни, поэтому-то я и сохраню в сердце моем ту же привязанность, то же уважение и высокую преданность к его величеству, какие имела и прежде. Очень жаль, право, что я не могу завтра же ехать благодарить короля за доброе внимание ко мне… Прошу вас передать его величеству, что я явлюсь отблагодарить его в следующую субботу, ибо к субботе надеюсь выздороветь.
