— Чего не понять-то? — Сосед отпустил ноги англичанина. — Митяй, сено тащи.
— Тута уже. — Парень сунул отцу охапку. — Запаливаем?
— Давай! — Касьян поудобнее перехватил вилы, дожидавшиеся хозяина воткнутыми в землю. — Высыпай угли, и мотайте отседова.
— А как же…
— Один управлюсь. Мотайте, говорю.
Минька гордился собой. Как же, настоящий гусар на настоящем боевом коне! И кинжал, который из-за размеров больше похож на меч-кладенец из бабушкиных сказок. И даже седло! Это не охлюпкой в ночное гонять, это вещь дорогая и серьезная. Единственно плохо — маленьких сапог в полку не нашлось, а что за гусар босиком? Но его высокоблагородие сказал, будто бы доломан с лаптями вовсе не смотрится, поэтому лучше посверкать голыми пятками, чем людей смешить. А каких людей-то? И нету никого, ночь на дворе, не увидит никто. Новолуние нонеча, хоть глаз выколи.
Но все равно у мальчишки внутри оставалось ощущение какой-то неправильности происходящего, а вот какой именно, он не понимал. Поерзал, приноравливаясь к шагу неторопливо идущей кобылы, и повертел головой, отыскивая Ивана Дмитриевича. Да разве углядишь? Так и пришлось спрашивать у ближайшего гусара:
— Дяденька, а мы почему не скачем?
— А что же, по-твоему, сейчас делаем? Или галопом нестись?
— Ну, не знаю… Вроде в атаку идем.
— Из-за этого коням ноги ломать? У тебя, Минька, этих атак еще столько в жизни будет… — гусар не договорил. — Горит что-то!
Документ 18
«Бьет челом Государю милостивцу своему свет Петру Денисычу крестьянишко его Васька Храмой: волею Божею женишка у меня на прошлый Петров день от родов померла, а после ее никаво ни осталось; и я сирота твой ныне не женат, а в чужих барщинах не дают, за вывод прошают рубли по три за девку; и ты пожалуй меня крестьянишку тваво, есть в твоем Волховском Государевом поместье в деревне Кривчее девка Дашка Картавая и ты пожалуй меня Государь мой Петра Денисыч сироту тваво Ваську Храмова, ослобони меня на той девке жениться. Дазволь. А Фролка Картавый, отец ейной девки Дашки, землю сваю савсем пакинул, могуты его пахать не стало и он Фролка и с девкою своею хочет сказывают брести из тваво Государева поместья прочь куды глаза глядят. А коли не дазволишь, милостивец Петр Денисыч, то пайду в Государевы штрафны баталионы».
«России с прочими державами не должно иметь иных связей, кроме торговых. Переменяющаяся столь часто обстоятельства могут рождать и новыя сношения, и новыя связи (Замечание императора Павла: „Святая истина!“); но все сие может быть случайно временно и без обязательства хранить ненарушимо до положеннаго срока заключенный союз министрами, кои часто поставляют подарки свыше благосостояния Отечества, славы государей своих и святости их слова. (Замечание императора Павла: „Деньги — вещь великая!“) Истинныя выгоды России всегда почти предавались забвению, и вот неоспоримыя сему доказательства: в Тридцатилетнюю, Семилетнюю и нынешнюю восьмилетнюю войны все Европейския державы подвержены были опасности неоднократно лишиться — иныя части, а другия всех их владений, Россия же никогда ничего; но совсем тем во всех ея трактатах с иностранными державами она принимала на себя всегда обязанности помогать или войсками, или деньгами, а часто и ручательство их владений.
Во всегдашнее время политика и цель мудрых, простых, благотворительных, равно и злых государей была та, чтоб увеличивать силы свои на счет соседей: верный и единственный способ держать в страхе сильных и охранять малых».
Из «Записок графа Ф. В. Ростопчина». Издательство князя Куракина в Берлине, улица Михаила Нечихаева, д. 22. Год издания 1903.
ГЛАВА 18
— Помилуйте, зачем же вам пушки? Если я не ошибаюсь, вы командуете гусарами, а не артиллеристами. Не так ли?
Генерал-майор Борчугов насупился и грозно поглядел на сидящего в вольной позе полковника Бенкендорфа, задавшего щекотливый вопрос. Гвардеец молод, но уже наглец! Да каков наглец! Именно его люди самым хамским образом увели у ахтырцев из-под носа три вражеские батареи, втихомолку вырезав вражеских часовых. Можно сказать, из рук вырвали вещественное доказательство победы. Будто бы без них не справились… И что теперь государю предъявлять, пленных? Так ведь их нет почти, а знамя английского полка сгорело в пожаре вместе с контр-адмиралом Артуром Филлипом.
— Александр Христофорович, но хоть на половину орудий я могу рассчитывать?
— Четыре штуки отдам.
— Побойтесь Бога! Шесть…
— Куда вам столько? Впрочем, если произвести обмен на ружья в той же пропорции… Они все равно не кавалерийского образца. Согласны?
— Хм… — Генерал задумался. Казна платит за каждое добытое в бою ружье по полтора рубля, а неповрежденные пушки идут по две сотни. Что-то здесь неладно — полковник предлагает сделку в ущерб себе? Темнит Александр Христофорович, ой темнит!
— Ну так что же, Иван Андреевич? — продолжал настаивать Бенкендорф.
И Борчугов сдался. Он не надеялся получить с хитрого гвардейца даже поломанной шпаги и спорил исключительно на всякий случай. А вот поди же…
— Согласен!
Скрипнула дверь — почему-то в крестьянских избах они всегда скрипучие, и явившийся гусар доложил:
— Еще семнадцать рыл привели, Ваше превосходительство.
— Неужели подполковник Бердяга сам не решит этот вопрос? — скривился Иван Андреевич. — Господи, ну как же надоели!
Есть отчего быть недовольну — толком не спавши, а тут еще крестьяне то и дело приводят пойманных англичан. Откуда столько набралось? И каждый непременно хочет получить причитающуюся награду из генеральских рук. Офицер — полтина, унтер — гривенник, простой солдат — алтын. Оружие оплачивалось отдельно, но тоже недорого. Мизерность сумм местные жители компенсировали тем, что пленных волокли в одном исподнем, а самые жадные — без оного.
— Ладно, сейчас иду.
Во дворе генеральскому взору предстала удивительная картина — Иван Дмитриевич колотился лбом в стену сарая и что-то неразборчиво причитал. Неужели опять пьян? Такого за подполковником давно не наблюдалось, как раз с государева указа о разжаловании из полковников.
— Что с вами?
— Лучше не спрашивайте, Иван Андреевич!
— И все же я требую объяснений!
Бердяга на мгновение отвлекся, истерически заржал, вытер текущие по лицу слезы и вернулся к прежнему занятию. Правда, в промежутках между ударами постарался пояснить:
— Они! Жулики! Прохиндеи! Прохвосты! Ой, помру со смеху!
— Помереть мы все успеем, — философски заметил вышедший вслед за генералом Бенкендорф. — А вот повеселиться можем и опоздать.
Но Борчугову объяснения уже не требовались, он с интересом рассматривал стоящих посреди двора пленников. Высокий, заросший бородой до самых глаз мужик с помощью дубины попытался придать своим подопечным какое-то подобие строя, но, увидев тщетность усилий, махнул рукой.
