Награда разочаровала — тот, кого генерал назвал Иваном Дмитриевичем, ушел на минутку, потом вернулся и протянул мальчишке самый настоящий кинжал.
— Вот, владей! С турецкого янычара в бою взят, — гусар рассмеялся и похлопал Миньку по плечу. Но, вглядевшись в наполнившиеся слезами глаза, забеспокоился: — Али недоволен?
— Всем доволен, барин, спаси тя Хосподи!
— На меня смотри! Почему ревешь?
— Я не реву.
— Не ври командиру, гусар Нечихаев!
— Я… — Мальчишка хлюпнул носом, изо всех сил сдерживая рыдания. — Барин ножик все равно отберет, а у нас англичане корову зарезали…
— Вот оно что! — генерал переглянулся с Иваном Дмитриевичем. — А не тот ли это случай, господин подполковник?
— Вы имеете в виду государев приказ?
— Именно.
— Почему бы и нет? Гусар Нечихаев!
— А? Чево?
— Не «чево», а «я, Ваше Высокоблагородие»! Понятно?
— Ага. То исть — я!
— В полк пойдешь на службу?
— Когда, прям сейчас? А надолго?
— На всю жизнь, Миша, на всю жизнь. Корову матери купишь с первого жалованья. Вот завтра и купишь.
— Жалованье?
— И мундир.
— А Дашка?
Подполковник оглянулся на спящую девочку и покачал головой:
— Девиц в гусары не берут.
— Жалко.
— Ну, ты согласен?
— Ага.
— Не ага…
— Ага, Ваше Высокоблагородие!
— Тьфу, да чтоб тебя!
Джон Смит не такое уж редкое имя в старой доброй Англии. Честно сказать, так вообще очень частое — в их роте восемь Смитов, из них пять Джонов. Иногда удавалось исхитриться и жалованье за двоих получить. Тут главное что? Главное — успеть его потратить до того, как ошибку обнаружат и начнут бить. Гады они все ползучие! Ладно бы просто били, а то еще пожалуются господину капитану… Ох и страшная штука — плетка из бегемотовой кожи.
Часовой поежился от неприятных воспоминаний и покосился в сторону костра, где его товарищи распивали туземное пиво со смешным названием braga. Они тоже гады. Жрут жареную свинину, веселятся, а ему наверняка оставят только обглоданные кости. Ублюдки!
— Джонни, малышка, лови! — Здоровенная мосолыжка больно стукнулась в поясницу. — Как тебе угощение?
— Засунь это угощение себе в задницу, придурок! — огрызнулся часовой и на всякий случай решил отойти подальше от костра.
Подумаешь, темнота! Зато ветер сносит заманчивые запахи, и у пирующих мерзавцев не будет искушения бросить еще чем-нибудь. Вот же ослы валлийские! Ну ничего, и без них есть чем утешиться.
В потайном кармане, пришитом предусмотрительным Джоном, приятно булькал настоящий ямайский ром. Собственно, булькал не сам по себе, а залитый в замечательную, украденную у лейтенанта Пемброука, фляжку. А эти бараны пусть лакают отвратительное пойло.
— Хорошо-то как, — часовой улыбнулся и, запрокинув голову, присосался к горлышку.
Он так и умер на пике блаженства, когда испачканные навозом деревянные вилы воткнулись под подбородок. И не успел ничего почувствовать, захлебнувшись смешанной с ромом кровью.
— Куды яво, Касьян? — Метнувшаяся из темноты серая тень подхватила падающего солдата. — Ружье забирать?
— Ну дык… А этого в канаве притопи.
— Чижолый хряк.
— Митяй, помоги отцу. — Еще одна тень возникла рядом. — Со страху икаешь? Ежели англичанку взбулгачишь — сам прибью.
— Мы ж тихохонько.
Касьян Нечихай прислушался. Нет, сопения и натужного пыхтения соседей, кроме него, никто не слышит — солдаты у костра затянули песню. Но сильно глотки не дерут, поют вполголоса, видимо, опасаются разбудить генерала. Это они правильно — большому начальству отдых требуется, так что пусть спит до петухов. До красных петухов!
Избу было жалко. Но для того, чтобы поджарить храпящую там красную носатую харю, можно не только избу, можно жизнь отдать. Да и какая теперь жизнь… Он судорожно сжал кулаки и попытался отогнать от себя память о сегодняшнем дне… страшном и проклятом дне. Ладно, детей успел спровадить…
Все началось с того, что заглянувший в хлев англичанин споткнулся о лежащую на расстеленной соломе бабку Евстолию. Не столько споткнулся, сколько перепугался, не разобрав в полутьме, и сорвал злость, ткнув старухе штыком в живот. А потом… потом, когда Настасья завизжала и рванулась к матери, пырнул и ее. Касьян схватил подвернувшийся под руку кол, но добраться до гада не смог — скрутили вбежавшие на шум солдаты. Лучше бы тоже убили… Нет, держали вчетвером, пока остальные с восторженными воплями гоняли пинками по двору отрубленную голову. А появившийся на крылечке генерал хлопал себя по ляжкам и кричал что-то одобрительное.
Впрочем, забава быстро прискучила — что толку от мертвой головы, когда есть живой туземец, похожий на злого дикого зверя? Тут повезло… кто-то слишком ретивый так треснул прикладом по затылку… Бросили возле хлева… Оклемался уже в темноте, отполз осторожно и, спотыкаясь на каждом шагу, смог добраться до соседей.
— Дальше-то как? — В голосе Полушкина-старшего — страх и надежда. Касьянову Настасью просто и быстро убили, его же жену вместе с дочкой… эх…
— Пошли. Горшок захватил? А Митяй где?
— Тута я, — откликнулся младший. — Куды же мне теперя деваться?
— Ну так пошевеливайся.
Во дворе такая же темень, но если ходил здесь много лет, то ноги сами донесут до нужного места. Скрипнула дверь сарая, легкий шелест сена, осторожные шаги.
— Митька, давай мешок.
Где-то у крыльца должен стоять еще один часовой. Ага, как бы не так, стоять… Он сидит на ступеньке, положил ружье на колени и, свесив голову, похрапывает. Умаялся, бедолага. Ну ничего, есть хорошее средство от усталости, все как рукой снимет. Шаг вперед… Не пошевелится ли? Нет, вроде спит. Еще шаг… Резные перильца мешают подобраться сзади. Последний…
Англичанин будто почувствовал что-то — встрепенулся, хотел подняться и полной грудью хватил табачного крошева из наброшенного на голову мешка.
— С-с-сука, — шипел Касьян, стягивая тонкие шнурки завязок. — Петюха, ноги ему прижми.
Полушкин-старший послушно ухватил бьющегося часового и держал, пока тот не дернулся в последний раз. Потом прошептал дрожащими губами:
— Ты где так душегубству навострился?
— Душегубству? Может, мы как раз свои души и спасаем… И бабы наши на том свете за нас словечко замолвят.
— И все же?
— Много будешь знать — скоро состаришься, — хмыкнул Нечихай. — Всезнайки долго не живут, понял?
