– Джер… не надо…
– Да, пока рановато, – соглашается он и отпускает меня. – Идем.
Костя сидит за столиком и напряженно смотрит в сторону выхода – именно туда я ушла минут двадцать назад. Увидев нас вдвоем, расслабляется. Дурак, знал бы ты… Он берет меня за руку, усаживает к себе на колени и гладит по щеке, и я вдруг замечаю, как кривится при этом лицо Джера. Я вздрагиваю и убираю руку Кости. Он недоволен, но виду не подает. Он не пьет, зато почему-то вдрызг напиваюсь я, даже не понимаю зачем. Мы едем домой, и я почти лежу на заднем сиденье, чувствуя, как голова улетает куда-то, а под моим пальто вовсю хозяйничает рука Джеральда, хотя сам он старается сохранить невозмутимый вид, насколько я могу понять. Какой кошмар… Но мне так отлично, что я даже не возмущаюсь.
– Да… Заинька, обалдеть… Ну ты молодец… – Костя стоит на коленях перед кроватью, на которой, свесив вниз голову, на спине лежу я. Щелчки фотоаппарата раздражают, свет лупит в глаза, но я терплю.
Я уже устала – он снимает с самого утра, как только можно, не давая отдохнуть – своего рода наказание за вчерашние проказы с Джеральдом. Разумеется, я ему все рассказала – когда пьяная, меня несет.
– Завтра… – вдруг говорит Костя, вытягиваясь рядом со мной на кровати.
– Что?
– Завтра сюда приедет Джеральд… – Что-то в его голосе заставляет меня вскочить и стряхнуть с себя усталость и расслабленность.
– И?..
– Ну, ты же знаешь – зачем спрашиваешь? К тому же вы друг другу, кажется, понравились чуть больше, чем следует.
– Я не буду делать этого.
– Будешь, заинька, куда ты денешься!
Не знаю, что на меня наваливается, но я ложусь на Костю сверху, лихорадочно целую его лицо и почти плачу:
– Костя… ну пожалуйста… я тебя прошу – не надо… я его боюсь… Пожалуйста… я все сделаю, что ты скажешь, но не это…
Он целует меня в ответ и отрицательно качает головой:
– Не проси, Лор… я так решил.
– Сволочь…
Он бьет меня по ягодице и стряхивает с себя, нависает со злым лицом:
– Я же тебе сказал – будет! И хватит об этом! Ночевать у меня останешься сегодня, а то свалишь еще, передумав. Мне нужно съездить домой, но к ночи я вернусь. Одевайся.
– Зачем?
– Что – предпочитаешь сидеть голой? И заметь – я тебя не лишу возможности чем-нибудь себя занять.
Я одеваюсь и сажусь в кресло, Костя пристегивает мои ноги к ножкам, а руки сковывает между собой, но берет наручники с длинной цепью. Он бросает мне на колени книжку, рядом с креслом ставит бутылку с минералкой. Чмокает меня в макушку:
– Ну все, я побежал. К ночи буду, не скучай.
Тут соскучишься, пожалуй… Что мы имеем почитать… Черт! «Жюстина» – он дурак, что ли?! Эту муть голубую только с перепоя читать! А что, собственно, я ждала от человека, который истории болезни с ошибками пишет?! Уж не собрание же сочинений Гумилева, да?
Я швыряю книжку в угол. Ладно, раз так – посплю.
Небольшой номер гостиницы. Пепельница полна окурков, на столе – пустая бутылка и стакан с остатками коньяка. Несколько фотографий рядом. Мужчина долго вглядывается в изображения, перебирает снимки. Внутри все клокочет, он машинально растирает рукой грудь с левой стороны, там, где сердце, – ему почти физически больно.
– Я должен положить этому конец, – бормочет он, допивая коньяк и отставляя пустой стакан.
Из шкафа он достает небольшой чемодан, открывает и с самого дна, из-под аккуратно сложенного свитера, вынимает пакет, небрежно вытряхивает его содержимое на кровать. Пачки денег. Несколько пачек в банковских упаковках. Плата за прихоть. Нет, не так. Это – плата за будущее. За их общее будущее, если только она захочет. Если примет помощь, если вложит свою тонкую руку в его, протянутую, чтобы помочь и поддержать. Удержать. Не дать упасть в пропасть. Если только она захочет…
* * *
Меня всю колотит с самого утра, я уронила кофейную чашку, пролила молоко, когда добавляла себе в кофе. Костя только похохатывает:
– Ты так боишься, как будто девственности лишаешься!
– Отстань!
– Не груби, накажу!
У меня с языка рвется: «Накажи меня, вот накажи так, как захочешь, только не впускай в квартиру этого мутанта, потому что я не вынесу», – но я знаю, что это уже не поможет – Костя никогда не останавливается на полпути.
– Ты бы расслабилась хоть чуть-чуть, прямо смотреть на тебя не могу.
Я не могу расслабиться, потому что уже перенапряглась. Костя целует меня в щеку, потом в губы и предлагает позаниматься любовью, пока время есть. Что-то мне не до любви, если честно… но вдруг поможет?
В постели пытаюсь еще раз уговорить Костю отказаться от его бредовой затеи. Подловив момент, когда Костенька расслабился и совершенно поплыл, я ложусь рядом и начинаю шептать ему на ухо:
– Костя… ты ведь знаешь, что я хочу быть только с тобой? Ты знаешь, что мне никто не нужен больше, потому что у меня есть ты? Скажи, что я должна сделать, чтобы тебе было хорошо? Мне ведь ничего не надо, кроме этого…
– Зря стараешься, – вдруг говорит он совершенно спокойно и четко. – Если решила убить меня словесно, то зря. Зачем отыгрывать назад, когда все уже завертелось? Чего ты боишься, скажи? Я ведь не оставлю тебя с ним наедине, я буду рядом. Не захочешь, так и секса никакого не будет.
Господи, как объяснить ему?! Я боюсь прикосновений к себе незнакомого человека, к тому же с явными садистскими наклонностями – ну а как иначе? Ведь с кровью работает… Я только этого боюсь… И неважно, будет Костя со мной или нет.
– Скажи, ты для чего это делаешь?
– Я же сказал: мне нужны деньги. За эту работу хорошо заплатят.
– Неужели деньги для тебя важнее, чем я? Почему ты заставляешь меня делать то, чего я не хочу?
Он окидывает меня долгим взглядом, но ничего не отвечает. Неужели он не чувствует, как каждую секунду убывает мое доверие к нему, моя любовь? Каждую секунду, как песчинки в огромных песочных часах…
Джеральд приезжает около шести вечера, мне становится дурно от одного его вида, а надо изображать, что я до смерти рада его видеть. Костя старался к приезду друга, выбирал мне соответствующий нарядец. Я похожа сейчас на ведьму из современных комиксов – черные шорты, черный топ в обтяжку, черные волосы, собранные в хвост на макушке, босоножки на платформе и чулки в крупную сетку (последнее меня раздражает, но Косте нравится).
Джеральд как-то по-хозяйски притягивает меня за руку к себе, лезет рукой под топ и ухмыляется:
– Можешь звать меня сэнсэй.
Меня очень подмывает фыркнуть, и я так и сделала бы, если бы разговор происходил между мной и Костей – мы не даем друг другу прозвищ и других имен. Но сейчас что-то мне подсказывает, что не стоит дразнить это чудовище, и от слова «сэнсэй» у меня язык не отсохнет, а вот задница останется в относительном порядке.
