— Мы сейчас на отмелях, будь они неладны, а яхта весит двадцать три тысячи фунтов — точнее, весила, пока ты, жирный боров, не взволок по трапу свою задницу. Если не хочешь, чтоб мы сели на мель и нагрянула береговая охрана, не мешай мне править, как я считаю нужным!
Джонни бросает на Чета мрачный взгляд, собирается возразить, но передумывает, берется за ограждение, поворачивается к Ленноксу.
— Ну, мудила, давай колись, кто ты такой.
Леннокс продолжает думать о Мистере Кондитере, Гарете Хорсбурге. О самодовольстве этой грязной скотины; думает как о роли, многократно сыгранной. Леннокс однажды спросил Стюарта, как тот готовит свои роли — адвоката-мошенника в «Таггарте», ветеринара в «Дороге, которая ведет в горы», обкуренного гопника в «Пороках»
[21]
.
«Нужно проникнуть в суть персонажа. Нужно стать с ним одним целым, из него черпать энергию.
Что бы сделал Хорсбург, попадись он в лапы Джонни? Он был бы насмешливым, он бы издевался над этими одноклеточными. Госслужащий, глядящий в наполеоны, но неотделимый от портфельчика и вечной коробки с бутербродами, он и тут воздел бы себя в статус самого крупного, изворотливого и опасного зверя в джунглях».
— Я, Джонни, и не собирался впутываться. — Леннокс удивляется собственным четким интонациям, отрывистой речи. — Я хочу тебя кое о чем попросить.
— Чего? Ты меня просить вздумал? Ты? Меня? Очень интересно.
— Я хочу попросить тебя от меня избавиться.
И Рэй Леннокс, он же Мистер Кондитер, пытается встать. Ему удается на дюйм оторвать зад от сиденья, прежде чем толчок, вызванный движением яхты, бросает его на место, так что по позвоночнику идет звон.
— Сиди где сидишь, а не то я в точности выполню твою просьбу, — рявкает Джонни, — выброшу за борт твою жалкую любопытную задницу!
— Этого-то я и хочу. Я хочу облегчить тебе задачу, Джонни, — настаивает Кондитер Леннокс, снова пытаясь подняться. — Просто помоги мне, я сам прыгну.
— Я тебе прыгну! С моей-то яхты! — Чет перекрывает шум мотора. — Отсюда еще никто в море не кидался, и я не намерен...
— Заткнись, твою мать! — вопит Джонни, одной рукой толкает Леннокса обратно на сиденье, другой хватается за поручень. — Я тебя предупредил, учти, мудак!
Леннокс смотрит на Джонни, глаза у него прикрыты от удовольствия, в связанных конечностях пульсирует сила.
— Ты знаешь, чего я хочу. Потому что ты знаешь: я такой же, как ты, а место всего одно.
Чет ощетинивается, напрягает спину, стискивает пальцы на руле. Разворачивается. Глаза у него запали, горят откуда-то из глубины, будто в череп вставили свечу.
— Ты что имеешь в виду, черт тебя побери?
Джонни столбенеет, затем в его глазах появляются проблески интереса.
— Когда я угодил в ваше уютное гадючье гнездышко, то-то я взволновался, — с пришептом излагает Леннокс, он сейчас — не более чем провод для голоса другого, ненавистного существа. — Я ведь, Джонни, дома, в Британии, пытался по электронке войти в контакт с родственными душами в Америке, для своей организации пытался. И все без толку. Так и рыскал, пока ее не встретил, совершенно случайно. Я имею в виду мамашу. Я таких за милю чую; да ты, наверно, тоже. И девчонку. Знаешь, какая у меня в Британии кличка? Мистер Кондитер. Только я никогда детей сластями не заманивал. А вот мамаши — те да, те ведутся на халявный коктейль и дежурный комплимент. В глазах Джонни отражается вся его мерзость. Будто перед Джонни действительно Хорсбург.
Он на мне словно клеймо поставил, они всегда клеймо ставят.
— Вечно полупьяная, неряшливая сучка, самооценка ниже плинтуса, а при ней сладенькая нимфетка, умеющая делать хорошо и помалкивать. Я подбивал к ним клинья, а тут влез ты, Джонни. — Леннокс выразительно кивает. — Влез и чуть мне все дело не испортил, со своей-то медвежьей грацией. Хотя вообще-то я должен тебе спасибо сказать. Если б не твое вмешательство, она бы на моем попечении не оказалась. Я, Джонни,
провел дивную ночку в мотеле. Да, таков результат, и не думай, будто я не ценю.
— Ах ты лживая скотина, — цедит Джонни, костяшки на обеих руках побелели — так он стиснул поручень — однако ухмылка слишком вялая, за ней проступает завистливый восторг.
— Заткнитесь, — ревет Чет. — Заткнитесь, извращенцы поганые! — Рев дорастает до воя агонизирующего существа. — С меня хватит. Я вашим шантажом по горло сыт! БАСТА!
Джонни переводит взгляд с Леннокса на Чета.
— Ты, старый хрен, да стоит мне только шепнуть Дирингу — и можешь сушить весла!
— Короче, победителю достается все. — Леннокс переключает внимание Джонни на себя. — Она теперь твоя, а мне больше никогда не светит отведать неоперившейся киски.
— Мы ее первые засекли, ты, урод; мы эту тупую корову, мамашу так называемую, не один месяц окучивали... По-твоему, мне в кайф было в ее растянутый мешок засаживать? —
Джонни тычет себя в грудь, в стриптизершу на шесте. — Я молоденькие киски люблю, и точка. Я грязную работу делал, а Диринг знай себе сливки снимая... — Джонни затыкается на полуслове, будто сообразив, что сболтнул лишнего.
— Так оно всегда и бывает, — философствует Леннокс. Чет мычит что-то нечленораздельное. — Ну вот и скорми меня рыбам. Я тоже люблю молоденькие киски; если на то пошло, мне без них свет не мил. Хорошо было, но все хорошее заканчивается.
Джонни энергично трясет головой.
— Никого я рыбам скармливать не буду...
— Но ведь Ланс тут главный. Он точно захочет от меня избавиться, потом тебя уничтожит — не станет ждать, пока ты на дно заляжешь. Так-то, Джонни.
— Тебе о нас ничего не известно...
— Из сказанного тобой мне известно, что ты делаешь грязную работу, а сладенькое достается Дирингу.
Джонни мрачнеет, упирает руку в бедро, признает:
— Так и есть.
— А еще мне известно, что я бы тебе больше возможностей предоставил. — Леннокс смотрит на темную, спокойную воду. — В Америке ловить больше нечего, Джонни. Здесь ФБР и этих, как их, которые за оборотом наркотиков следят, — что собак нерезаных. У властей на тему наркоты, терроризма да нелегалов паранойя уже, границы на замке, что называется. А у меня свои каналы, доступ к реально красивым девочкам из Восточной Европы и Азии. Там пограничный контроль послабее, на террористов всем плевать. А девочки эти, как правило, даже по-английски не говорят. Джонни, ты когда-нибудь имел тайку? — Джонни облизывается. — Это что-то, доложу я тебе. Вытаскиваешь их из полной нищеты, вот они и счастливы хоть какие крохи получить. Не то что наши сучки, на MTV вскормленные, которым все подавай, да побольше. Нет, тайки тихие и
