— Если б ты только знал, что мы с отцом пережили… — матушка смотрит на меня с убийственно серьёзным видом.
— Идиот ёбаный, — ухмыляется Билли, — тырить книжки из магазинов, — этот мудак начинает меня доставать, бля.
— Я тырю книжки из ёбаных магазинов последние шесть лет. У меня в комнате книжек на четыре тонны. Ты думаешь, я все их купил? Эти четыре тонны — мой навар, дебил.
— Ой, Марк, неужели все эти книги… — у матушки сердце упало.
— Но теперь с этим покончено, ма. Я всегда говорил себе, что, как только я попадусь, я с этим завяжу. Я облажался. Пора сушить сухари. Финито. Всё кончено, — я говорил всерьёз. Наверно, матушка мне поверила, потому что сразу сменила тему.
— Не распускай язык. И ты тоже, — она повернулась к Билли. — Не знаю, где вы всего этого нахватались, но у нас дома вы никогда ничего подобного не слышали.
Билли недоверчиво посмотрел на меня, и я ответил ему таким же взглядом — редкий случай проявления братских чувств между нами.
Все быстро напились. Матушка ошарашила меня с Билли тем, что начала рассказывать про свои месячные. Поскольку ей уже исполнилось сорок семь, а у неё до сих пор были месячные, она считала, что все должны об этом знать.
— Из меня как хлынет! Даже тампоны не помогают. Это всё равно, что пытаться заткнуть прорвавшую трубу номером «Ивнинг Ньюс», — она громко расхохоталась, откинув голову назад с тем тошнотворным, непристойным видом «слишком-много-„карлсберг-спешл“-в-Лейтском-клубе-докеров», который я так хорошо знал. Я понял, что матушка пила с утра. И наверно, мешала с валиумом.
— Тише, ма, — сказал я.
— Только не говори, что ты стесняешься своей мамулечки, — она ущипнула меня за щёку большим и указательным пальцами. — Просто я радуюсь, что у меня не забрали мою деточку. Он терпеть не может, когда я его так называю. Но вы оба навсегда останетесь для меня моими деточками. Помните, как я пела вам вашу любимую песенку, когда вы ещё лежали в колясочке?
Я изо всей силы сжал зубы, чувствуя, что у меня пересохло в горле, а от лица отлила кровь. Конечно, не помню, блядь.
— Ма-аменькин сыночек любит печь, любит печь, ма-аменькин сыночек любит печь хлеб… — запела она не в лад. Дохлый весело подхватил. Лучше б меня посадили вместо этого счастливчика Картошки.
— Маменькин сыночек хочет ещё пивка? — спросил Бегби.
— И они ещё поют! Они ещё поют, ублюдки проклятые! — в бар вошла Картошкина мама.
— Мне очень жаль Денни, миссис Мёрфи… — начал я.
— Ему жаль! Я покажу тебе «жаль»! Из-за тебя и этого чёртова кодла мой Денни теперь сидит в тюрьме!
— Ну, ну, Коллин, голубушка. Я знаю, что вы расстроены, но так нечестно, — вмешалась матушка.
— Я покажу тебе «нечестно», блядь! Это он! — она злобно показала на меня. — Это он подговорил моего Денни. Стоял себе там и паясничал в суде. Он и вон та чёртова парочка, — к моему счастью, её гнев распространился на Дохлого и Попрошайку.
Дохлый ничего не сказал, а только медленно выпрямился на стуле с выражением лица «меня-ещё-никогда-в-жизни-так-не-оскорбляли» и печально, снисходительно покачал головой.
— Да ты охуела! — свирепо рявкнул Бегби. Для этого чувака не существовало «священных коров», даже если это была старушка из Лейта, сына которой только что посадили. — Я ни имею никакого отношения к этому дерьму, я говорил Рентсу и Кар… Марку и Денни, на хрена вы это делаете? Дох… Саймон не колется уже несколько месяцев, — Бегби встал, заводясь от собственного возмущения. Он лупил себя кулаком в грудь только для того, чтоб не ударить миссис Мёрфи, и орал ей прямо в лицо: — Я ЕГО, НА ХУЙ, ОТГОВАРИВАЛ!
Миссис Мёрфи развернулась и выбежала из бара. Я видел её лицо: на нём было написано полное поражение. У неё не только забрали сына, но ещё и прилюдно очернили его. Мне было жалко эту женщину, и я ненавидел Франко.
— Она в прачечной работает, — прокомментировала матушка и с сожалением добавила, — но я её понимаю. Сына посадили в тюрьму, — она посмотрела на меня, качая головой. — Конечно, с детьми хлопотно, но без них тоже не жизнь. Кстати, как твой малыш, Фрэнк? — повернулась она к Бегби.
Я с содроганием подумал о том, как легко люди вроде моей мамы ведутся на таких психов, как Франко.
— Классно, миссис Рентон. Подрос чуток, бля.
— Зови меня Кейти. Какая я тебе миссис Рентон? Когда меня так называют, я чувствую себя старухой!
— Ты и есть старуха, — огрызнулся я. Она не обратила на это никакого внимания, и никто не засмеялся, даже Билли. А Бегби с Дохлым посмотрели на меня так же неодобрительно, как смотрят дядья на дерзкого племяша, которого они не могут наказать. Я автоматически перешёл в тот же разряд, что и Бегбин бэбик.
— Вот пострелёнок, правда, Фрэнк? — спросила матушка у своего коллеги-родителя.
— Ага, совершенно верно. Я так и сказал Джу, говорю, если родишь девочку, можешь засунуть её обратно.
Я тут же представил себе «Джу»: серое лицо цвета овсяной каши, жирные волосы и тощее тело с обвисшей кожей, взгляд застывший, безучастный, мертвенный: не может ни улыбнуться, ни нахмуриться. Валиум успокаивает ей нервы, когда бэбик разражается очередным потоком душераздирающих воплей. Она будет любить своего малыша так же сильно, насколько Франко к нему безразличен. Это будет удушливая, потакающая, слепая, всепрощающая любовь, из-за которой ребёнок станет точной копией отца. Малютке было забито место в королевской тюрьме Сафтона, когда он ещё лежал у Джун в утробе, точно так же, как зародышу богатого ублюдка заранее приготовлено место в Итоне. А тем временем папаша Франко будет отвисать в кабаке, как он отвисает сейчас.
— Я сама скоро стану бабушкой! Господи, аж не верится, — мама посмотрела на Билли со страхом и гордостью. Он самодовольно ухмыльнулся. Как только он подцепил эту кралю Шерон, так сразу же превратился в любимого сыночка. Они даже забыли о том, что этот мудак приводил к нам в дом мусоров ещё чаще, чем я; по крайней мере, у меня хватало приличия на срать на порог собственного дома. Но теперь пиздец. Только потому, что он опять завербовался в эту ёбаную армию, на сей раз на целых шесть лет, и обрюхатил какую-то шлюху. Папикам следовало бы спросить его, на хера ему жена. Так нет же. Только самодовольно ухмыляются.
— Если родится девочка, Билли, скажи, чтоб засунула её обратно, — повторил Бегби, на сей раз менее внятно. Ему вставило спиртное. Ещё один мудак, хуй знает когда присевший на «синьку».
— Молоток, Франко, — Дохлый похлопал Бегби по спине, пытаясь приободрить его и выдавить из него ещё парочку классических Попрошайкиных глупостей. Мы собираем все его самые идиотские, самые сексистские и самые резкие выражения, чтобы потом стебаться над Бегби, когда его с нами нет. Мы хохочем до умопомрачения. В этой игре есть особая острота: стоит только представить себе, что он с нами сделает, если узнает об этом. Дохлый начал строить рожи у него за спиной. Когда-нибудь один из нас или мы оба зайдём так далеко, что он огреет нас кулаком или бутылкой или же подвергнет «дисциплине бейсбольной биты» (ещё одно из коронных Бегбиных выражений).
