— Я в итоге поняла, что такие припадки ярости с ним
происходят после того, как приходит миссис Марли прибрать по дому, — сказала
она бесстрастно. — Когда она появлялась, он поднимался на чердак и отсиживался
там. Если бы она его увидела, весь городок немедленно бы обо всем узнал. Я
думаю, он более всего чувствовал себя отверженным, когда сидел там в
одиночестве в темноте, а потом ночью давал волю своим эмоциям.
— Значит, он уехал в клинику Мэйо, — сказал Билли.
— Да, — ответила она и наконец взглянула на него. Лицо ее
выглядело пьяным и перепуганным. — Что с ним будет, Билли? Во что он может
превратиться?
Билли покачал головой: ни малейшего представления. Более
того, он имел не больше желания разбираться в этом вопросе, чем в запечатленной
на снимке знаменитой сцене, где южновьетнамский генерал стреляет в ухо
вьетконговскому коллаборационисту. Каким-то зловещим образом ситуации
показались ему схожими.
— Я тебе говорила, что он нанял частный самолет до
Миннесоты? Не мог вынести, чтобы люди увидели его таким. Я тебе говорила об
этом, Билли?
Билли снова покачал головой.
— Что же с ним дальше будет?
— Я не знаю, — ответил Халлек и подумал: — «Кстати, а что со
мной будет, Леда?»
— В конце, когда он сдался и решил лететь, обе его руки
превратились в подобие когтей. А глаза… глаза — две блестящие точки в таких
чешуйчатых провалах-глазницах. Нос у него… — Она поднялась из кресла,
направилась к нему, сильно ударившись об угол столика. «Сейчас она этого не
заметила», — подумал Халлек, — «но завтра у нее будет синяк. Будет удивляться,
где это так ушиблась».
Она схватила его руку. Глаза были широко раскрыты от ужаса.
Заговорила сбивчиво, хрипло, изо рта сильно несло джином:
— Он теперь выглядит как аллигатор, — сказала она, почти
перейдя на шепот. — Да, вот так он и выглядит, Билли. Прямо словно из болота
выполз и напялил на себя человеческую одежду. Да, похоже, что он превращается в
аллигатора, и я рада, что он уехал. Рада. Я думаю, если бы он не уехал, уехала
бы я. Упаковала бы сумку и…
Она наклонялась все ближе и ближе к нему, и Билли поднялся,
не в силах более переносить это. Леда Россингтон качнулась назад, и Халлек едва
успел поймать ее за плечи… он, похоже, тоже порядочно перебрал. Промахнись он,
и она могла бы раскроить себе голову о столик, покрытый стеклом и окантованной
бронзой (587 долларов). Как раз о него она только что ушибла ногу, только теперь
дело могло закончиться не ссадиной, а смертью. Посмотрев в ее полубезумные
глаза, Билли подумал, что, может, она бы и не возражала против того, чтобы
умереть.
— Леда, мне пора уходить.
— Ну конечно! Просто зашел выпить, верно, Билли, дорогой?
— Извини, — сказал он. — Я ужасно сожалею обо всем, что
произошло. Поверь, это так. — И вдруг добавил: — Будешь говорить с Кэри,
передай ему мои наилучшие пожелания.
— С ним теперь трудно разговаривать, — рассеянно ответила
она. — У него внутри рта то же самое происходит. Десна меняются, язык
покрывается панцирем. Я не могу с ним говорить, а его реплики звучат просто как
мычание.
Он отступал в холл, желая оказаться подальше от нее, от ее
размеренного, такого воспитанного тона, от ее сумасшедшего взгляда.
— Да, он в самом деле превращается в подобие аллигатора, —
сказала она. — Возможно, придется в итоге опустить его в бассейн… им, наверное,
нужно, чтобы кожа была влажной. — Слезы снова потекли из ее опухших,
покрасневших глаз, и Билли заметил, что она проливает коктейль из бокала себе
на туфли.
— Спокойной ночи, Леда, — прошептал он.
— Ну почему, Билли? Почему ты сбил эту старуху? Почему ты
обрушил на Кэри и меня такое? Почему?
— Леда…
— Приходи через пару недель, — сказала она, направляясь к
нему в то время, как он лихорадочно нащупывал дверную ручку позади себя и
огромным усилием воли заставлял себя сохранять на лице подобие слабой улыбки. —
Приходи. Я хочу посмотреть на тебя, когда ты потеряешь еще фунтов
сорок-пятьдесят. Вот уж посмеюсь. Буду хохотать и хохотать!
Он нашел дверную ручку и повернул ее. Свежий прохладный
воздух обвеял его пылающее потное лицо.
— Спокойной ночи, Леда. Прости меня, извини…
— Подавись ты своими извинениями! — завизжала она и швырнула
в него бокал. Он разбился вдребезги о дверной косяк справа от Билли. — Зачем ты
убил ее, ублюдок?! Зачем ты на нас обрушил такие несчастья?! Зачем?! Зачем?!
Зачем?!
Халлек дошел до перекрестка Парк Лейн и Лантерн Драйв и
опустился на скамейку под навесом автобусной остановки. Его бил озноб, во рту
был скверный вкус, голова кружилась от алкоголя.
Он думал: «Я сбил и убил ее и теперь теряю вес и не могу
остановиться. Кари Россингтон провел суд, отпустил меня, хлопнув по плечу, а
теперь он в клинике Мэйо, и если верить его жене, он выглядит как беженец из
питомника аллигаторов Мориса Сендака. Кто еще тут замешан? Кому еще мог
отомстить старый цыган?»
Он вспомнил о двух полицейских, изгонявших цыган, когда они
прибыли в их городок и собирались развернуть свои представления в городском
парке. Один из полицейских был всего лишь оруженосцем, водителем патрульной
машин.
Исполнителем приказов.
Чьих приказов? Ну, разумеется, начальника полиции, Данкена
Хопли.
Цыган прогнали потому, что у них не было разрешения
выступать в городском саду. Они, конечно, понимали, что дело не в разрешении:
причины гораздо глубже. Когда хочется прогнать цыган, предлог всегда найдется.
Бродяжничество. Нарушение общественного спокойствия. Плевки на тротуары. Да что
угодно!
Цыгане договорились о таборе с фермером к западу от городка
— мрачным стариком по имени Арнкастер. Всегда находилась такая ферма и такой
мужик, и цыгане всегда устраивались. «У них носы натренированные, чтобы
выискивать таких людей, как Арнкастер», подумал Билли, сидя на скамейке и
прислушиваясь к первым каплям весеннего дождя, забарабанившего по навесу.
«Простая эволюция. Достаточно двух тысяч лет кочевой жизни. Поболтать с людьми.
Может, кому-то бесплатно погадать? Узнали имя одного жителя, у которого есть
земля, но и долгов немало, и про парня, который не любит своего города и не
уважает общественных порядка. Прислушаешься и непременно узнаешь имена.
Непременно пронюхаешь про местного Арнкастера в самом богатом городке. А то и
про двух или трех таких».
Свои машины они располагали в круг, как и палатки. Точно так
же их предки двести, четыреста, восемьсот лет назад располагали в таборе свои
кибитки и тачки. Они получали разрешение на разведение костров. Ночью болтали и
смеялись, из рук в руки переходила бутылка или две.
