- Да, между прочим, - спросил он у Эндрью после одной длительной операции, во время которой Эндрью давал эфир, - говорили вы экзаменаторам, что работаете младшим врачом в Эберло?
- Я назвал им ваше имя, доктор Луэллин, - ответил Эндрью любезно. - И этого было достаточно.
Оксборро и Медли не обратили никакого внимания на успех Эндрью. Экхарт же был искренно доволен, но удовольствие это выразил залпом ругани:
- Ах, Мэнсон, чтоб вам пусто было! Что ж вы это делаете, а? Хотите мне ножку подставить?
Желая польстить отличившемуся коллеге, он пригласил Эндрью на консилиум к своей пациентке, больной воспалением легких, и захотел узнать его мнение.
- Она поправится, - сказал Эндрью, приводя научные доводы.
Но старый Экхарт с сомнением покачал головой.
- Я никогда не слыхивал о вашей поливалентной сыворотке да антителах. Я знаю только, что она - урожденная Пауэл, а когда кто-нибудь из этой семьи заболеет воспалением легких и начинает пухнуть, то не проходит и недели, как он умирает. У нее пухнет живот, вы видели, правда?
И когда больная на седьмой день умерла, старик угрюмо торжествовал, что посрамил ученую мудрость своего коллеги.
Денни был за границей и ничего не знал о новом успехе Эндрью. Зато несколько неожиданно пришло длинное письмо с поздравлением от Фредди Хемсона. Фредди, прочитав в "Ланцете" о результате испытаний, кисло поздравлял Эндрью с успехом, приглашал приехать в Лондон и подробно описывал свои собственные головокружительные триумфы на улице Королевы Анны, где, как он и предсказывал в тот вечер в Кардиффе, у него уже был кабинет с новенькой, сверкающей медной дощечкой на дверях.
- Просто стыд, что мы с Фредди совсем потеряли друг Друга из виду, - объявил Мэнсон. - Надо будет писать ему почаще. Я предчувствую, что мы еще с ним опять очутимся вместе. Милое письмо, правда?
- Да, очень милое, - ответила Кристин довольно сухо. - Но больше всего он пишет о себе.
К Рождеству погода стала холоднее, стояли бодрящие морозные дни и безветренные звездные ночи. Твердая земля звенела под ногами Эндрью. Чистый воздух пьянил, как вино. В голове у Эндрью рождался план новой энергичной атаки на проблему вдыхания пыли в копях. Открытия, сделанные им при наблюдении пациентов, окрылили его, и к тому же он получил от Воона разрешение периодически осматривать всех рабочих в трех антрацитовых копях, что давало чудесную возможность расширить сферу исследований. Он хотел провести сравнение между шахтерами и людьми, работавшими на поверхности земли, и собирался приступить к этому после Нового года.
В рождественский сочельник он шел домой из амбулатории с удивительным ощущением радостного ожидания чего-то и физического благополучия. Проходя по улицам, он не мог не заметить признаков наступающего праздника. В горах Уэльса шахтеры очень весело празднуют Рождество. Всю предрождественскую неделю парадная комната в каждом доме заперта, чтобы туда не проникли дети. Она разукрашена гирляндами бумажных лент, в ящиках комода спрятаны игрушки, а на столе разложен солидный запас разных вкусных вещей - апельсинов, пряников, сладкого печенья, купленных на деньги, выдаваемые клубом к Рождеству.
Кристин, весело готовясь к празднику, заранее уже убрала дом ветками остролистника и омелы. Но в этот вечер Эндрью, придя домой, сразу увидел по ее лицу, что она чем-то особенно взволнована.
- Не говори ни слова! - сказала она быстро, беря его за руку. - Ни единого слова! Только закрой глаза и иди за мной!
Он позволил ей вести себя в кухню. Там на столе лежали какие-то свертки, неуклюже завернутые, некоторые просто в газетную бумагу, и к каждому свертку была привязана записочка. Эндрью сразу догадался, что это рождественские подарки от пациентов. Некоторые из этих даров были и вовсе не завернуты.
- Смотри, Эндрью! - выкрикивала Кристин. - Гусь! И две утки! И чудесный торт с сахарной глазурью! И бутылка бузинной наливки. Ну, не великолепно ли это с их стороны? Не чудесно ли, что им захотелось подарить тебе все это!
Эндрью не мог вымолвить ни слова. Он был растроган этим доказательством того, что люди, среди которых он жил, наконец-то его оценили, полюбили. Он вместе с Кристин, жавшейся к его плечу, принялся читать записки, безграмотные, написанные неумелой рукой, иногда нацарапанные карандашом на старых конвертах, вывернутых наизнанку. "От благодарного пациента с Сифен-роу № З", "С благодарностью от миссис Вильямc". Драгоценное, криво написанное послание от Сэма Бивена: "Спасибо, доктор, за то, что выволокли меня на свет Божий к Рождеству", и так далее.
- Мы непременно все их сохраним, милый, - сказала Кристин тихо. - Я унесу их наверх.
Когда к Эндрью вернулась обычная словоохотливость - этому способствовал стакан присланной в дар бузинной наливки, - он шагал по кухне взад и вперед, пока Кристин начиняла гусей, и восторженно говорил;
- Вот как следовало бы платить врачам, Крис. Не деньгами за каждый визит, не по счетам - черт их побери, эти счета! - не жалованьем подушно, по числу пациентов. Хорошо было бы, если бы, вместо того чтобы стараться нахватать побольше гиней, врач получал плату натурой. Ты меня понимаешь, дорогая? Вот я вылечиваю больного, и он посылает мне что-нибудь из продуктов его собственного производства. Ну, например, уголь, меток картошки с его огорода, яйца, может быть, если он держит кур, - пойми мою мысль. И вот тебе идеал этики!.. Кстати, знаешь: эту миссис Вильямc, что прислала нам уток, Лесли пять лет пичкал микстурами и пилюлями, а я вылечил ее от язвы желудка, продержав пять недель на диете. Но о чем я говорил? Ах, да! Так видишь ли, если бы врачи покончили с погоней за гонораром, вся система стала бы морально чище...
- Да, мой друг, понимаю. Достань-ка мне, пожалуйста, коринку. Она на верхней полке в буфете!
- Черт возьми, Кристин, да ты не слушаешь меня!.. А начинка, кажется, будет вкусная!
На следующий день, первый день Рождества, погода стояла солнечная н ясная$7
Быть может, под влиянием этой мысли он вдруг остановился с какой-то странной нерешительностью у дома № 18 на Сифен-роу. Из всех ушедших от него пациентов (не считая Ченкина, которого он сам отказался принять обратно) не вернулся к нему один только Том Ивенс. И сегодня Эндрью, необычно растроганный, быть может, слишком восторженно уверовав в братство всех людей, ощутил внезапное желание зайти к Ивенсу и пожелать ему веселого Рождества.
Постучав один раз, он открыл дверь и прошел в кухню. Здесь остановился, пораженный. Кухня была убогая, почти пустая. На очаге тлели последние искры. Том Ивенс сидел перед огнем на сломанном деревянном стуле, выгнув скрюченную руку наподобие крыла. В сгорбленных плечах чувствовалось безнадежное отчаяние. На колене у него примостилась четырехлетняя дочка. Оба были погружены в безмолвное созерцание еловой ветви, вставленной в старое ведро. На этой миниатюрной рождественской елке, за которой Ивенс ходил за две мили через гору, висели три сальные свечки, еще не зажженные, а под ней лежало рождественское угощение для всего семейства - три маленьких апельсина.
