— Ради Господа Бога, откуда вы это добыли?
— Я ничего не добывал.
— Если не вы, так кто же?
— Сын Мэфри. Все раздобыл он.
— Где он сейчас?
— Выпущен под залог на поруки и очень болен.
— Вы уверены, что это правда?
— Абсолютно. Я проверил все, о чем написал.
Мак-Ивой потер свой острый подбородок. Беспокойство, нерешительность и глубокое волнение одолевали его.
— А можем мы это напечатать?
Данн пожал плечами.
— Как вам будет угодно!
— Но, Бог ты мой, ведь здесь прямая дорога через высшие судебные инстанции к министру внутренних дел. А как насчет… насчет мистера О…? Тут уж нам не уйти от ответа. Вы подумали о диффамации? Против нас, несомненно, возбудят судебное преследование.
— Вовсе нет. Разве вы не заметили, как у меня это построено? Мы приберегаем его под конец. Не вдаемся ни в какие подробности. Просто говорим: мистер О. Или еще того лучше: мистер X. Потом мы складываем руки и ждем, что из этого выйдет. Это же потрясающая история. Ничего более грандиозного нам еще не попадалось. Вы только подумайте… Человек пятнадцать лет сидит в Каменной Степи… ни за что.
— А может быть, он все-таки у-убил? — От волнения педантичный Мак-Ивой даже стал заикаться.
— Нет! Я готов присягнуть, что он невиновен.
— Они никогда этого не признают, никогда!
— Мы их заставим. — Данн зашагал из угла в угол. — Докажем, на что способна свободная печать. И сила общественного мнения. Я поведу такую атаку, что все, кого это касается, будут посрамлены, сколько бы они ни прикрывались своим официальным положением. Мы принудим их пересмотреть дело. Заставим начать новое расследование. Молодой Мэфри месяцами стучался к ним в двери — они даже не приоткрыли их. Почему? Потому что они знают: была допущена ошибка. И не желают вытаскивать ее на свет. Какая же это, черт подери, демократия, если нами верховодит кучка бюрократов?.. Закрыть глаза на этот случай, допустить несправедливость, не дать высказаться печати — это же гибель. Червь заберется в нас и все уничтожит. Поглядите на молодого Мэфри. Он едва не пропал, да и сейчас еще нельзя ручаться, что дело кончится благополучно. А все почему? Да потому, что его не пожелали выслушать. Сели мы — свободная страна и хотим остаться свободными, человек должен иметь право возвысить свой голос…
— Ладно, ладно, — кисло отвечал Мак-Ивой. — Не стоит цитировать всю статью. Мы ее напечатаем, пусть даже себе на погибель. А погибель нам обеспечена. — И он решительным движением нажал кнопку звонка на своем столе.
Данн вернулся к себе в кабинет, надел жилет, пиджак, шляпу и пальто. Внизу заработали печатные машины, от их тяжкого стука теперь вибрировало все здание. Он задумчиво потер рукой подбородок — Ева всегда сердилась на него за неряшливый вид, надо, пожалуй, побриться. Это его освежит. Кроме того, ему хотелось пить. Глаза Данна блеснули: скоро двенадцать, значит, можно выпить пива у Эхнигана.
Глава XI
В тот вторник, после ухода Данна, Пол без сил повалился на подушки и уснул.
Лена с тревогой смотрела на него и вынуждена была признать, что он болен, очень болен. Какое-то непонятное чувство, которое она не могла побороть, заставляло ее желать, чтобы он оставался здесь, подле нее, в целости и сохранности. Душа ее, сломленная жестокостью настолько, что Лена трепетала даже перед мыслью о любви, теперь ожила, взволновалась чувством, которое она считала для себя немыслимым и запретным. Могла ли она думать, одинокая, болезненно уязвимая, сторонившаяся мужчин, что любовь снизойдет на нее, как снизошла теперь, перевернув всю душу и наполнив ее боязливой, робкой нежностью. Но горе придало ей силы.
Лена села на стул возле кровати, не отрывая глаз от лица Пола. Время от времени она поднималась, чтобы вытереть испарину, обильно выступавшую у него на лбу. Она считала это признаком того, что жар начал спадать, и понемногу успокаивалась. Под вечер Лена дала Полу стакан горячего молока и яйцо всмятку. Уходя к себе на ночь, она надеялась, что завтра сможет пойти на работу, Ей очень не хотелось потерять место в «Бонанзе».
Утром, когда она вошла к Полу, он объявил, что чувствует себя лучше и смело может остаться один. Но когда она, уже одетая для улицы, поставила на плиту кастрюльку с бульоном, предназначавшимся ему на завтрак, и ненароком дотронулась до его руки, — рука пылала. Лицо Лены не дрогнуло, но сердце забилось в испуге. Она стояла в берете и плаще, держась за ручку двери.
— Может, мне все-таки остаться дома?
Он покачал головой.
— Все будет в порядке.
— Вы уверены?
— Да.
Она неохотно ушла и весь день, хлопоча у своей стойки, с тревогой возвращалась мыслями к Полу. В четыре часа она заставила себя обратиться к Херрису с просьбой, нельзя ли ей уйти. Он высоко вскинул брови, улыбнулся своей неприятной, обидной улыбкой, но не возразил. Она торопливо вышла и задержалась только в лавке зеленщика, чтобы кое-что купить. Дома, взбегая по лестнице, она почувствовала необычное стеснение в груди — так сильно билось у нее сердце.
Пол сидел в постели, опершись спиной о подушки, и пристально смотрел в окно на ряды труб. С лица его исчезло отсутствующее, смятенное выражение, и он слабо улыбнулся, когда увидел ее. Тем не менее Лена тотчас заметила, что симптом, так ее напугавший, не только не исчез, но стал еще очевиднее. На щеках Пола пылали два ярких пятна. Он прерывисто вздохнул, прежде чем поздороваться с нею.
— Вы ушли раньше времени?
— Сегодня было мало посетителей. — Она неторопливо сняла плащ. — По-моему, вам надо лечь.
— Я чувствую себя лучше, когда сижу.
— Съели вы свой бульон?
— Полную чашку.
Она поправила на нем одеяло, стараясь скрыть беспокойство.
— Я принесла вам бисквитов… и немножко фруктов. Хотите, я сделаю лимонад?
— Очень хочу. — Он подавил кашель. — Меня мучает жажда. А есть я ничего не могу.
Судорожный вздох приподнял ее грудь.
— Пол, — сказала она, — по-моему, надо пойти за доктором.
— Нет, — запротестовал он. — Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Если бы вы знали… после всего, что было… только покой…
Она смотрела на него с мучительной нерешительностью: здравый смысл вступил в борьбу с ее страстным желанием быть с ним вдвоем, без чужих людей. Ведь это из-за него она страшится постороннего вмешательства, которое может снова поставить его в затруднительное положение, более того — вернуть в руки полиции. О Боже, как ей поступить?
Все еще в нерешительности она зажгла свет и спустила штору. Пол наблюдал за Леной как бы издалека, отчего все ее движения казались странно нереальными. Весь день его одолевала дремота, а придя в себя, он подумал о Данне. Он, собственно, не надеялся, что этот новый знакомый поможет ему. Да и не удивительно: вспоминая свои усилия в продолжение последних месяцев, Пол лишний раз убеждался, что это ни к чему не приведет. Он прошел свой путь до конца и больше ничего не мог сделать.
