— Я потом все объясню… Сейчас нам надо идти.
Она стояла с ним рядом, мучительно взволнованная, не зная, повиноваться ему или мет. Не исключено ведь, что в этих на первый взгляд бессмысленных действиях заключено что-то очень важное.
— Не волнуйтесь, — сказал Пол. — Все очень просто.
— Просто или не просто, но я сделаю то, что нужно.
Он взглянул на нее и тихо повторил, что ей надо делать.
— Вы меня поняли?
— Кажется, да. Но, Пол… — Голос ее дрогнул. — В коробке-то ведь ничего нет.
Странное выражение появилось в его глазах.
— Ничего… и тем не менее — все.
Он посмотрел на часы в передней: был уже девятый час.
— Надо идти. Вы готовы? Нам потребуется не больше часа.
Вдвоем они вышли из дому. Молча зашагали по Уэйр-стрит в направлении Лэйнз. Вот Пол остановился у входа на Хлебный рынок. Столовая была открыта, около нее медленно извивалась очередь. По телу Пола пробежал мороз, когда он увидел, что Освальд уже пришел. Он стоял у откидного прилавка, его хорошо было видно под электрическим фонарем; серебряные волосы, точно нимб, излучали в темноте бледное сияние.
Инстинктивно Пол отступил в тень. У него возникло подозрение, что Освальд знает, кто он. Поэтому Пол решил не показываться ему на глаза, чтобы нежелательным образом не повлиять на результат решающего испытания. Долгое время он стоял неподвижно, затем едва заметным движением руки велел Лене идти к столовой.
Она не спеша перешла улицу и направилась к Серебряному Королю. У Пола еще суше стало в горле. Он весь подался вперед, увидев, как Лена подошла к Серебряному Королю. Ему казалось даже, что он видит движение ее губ, когда она сказала:
— Мистер Освальд?
Высокий человек обернулся к ней, изящным жестом показав, что готов ее выслушать.
— Меня просили передать вам вот это, сэр!
Как правильно, как обдуманно и спокойно действовала Лена! Пол перестал дышать, когда она вручила Освальду пакет, раскрыла регистрационную книгу, предложила огрызок карандаша.
— Распишитесь, пожалуйста, сэр.
Карандаш был теперь в руках у Освальда. Это мгновение длилось нестерпимо долго. Тишина вокруг была такой неестественной, что Полу казалось: у него сейчас лопнут барабанные перепонки. Наконец Освальд расписался в книге. Протяжный вздох вырвался из груди Пола. Лена уже шла обратно, так же размеренно, спокойно и решительно. Вот она поравнялась с Полом. Ни слова не говоря, он повернулся. Их удаляющиеся шаги глухо звучали в темноте пустынного переулка.
Глава VII
Пол не помнил, как вернулся на Уэйр-плейс. За весь путь он не вымолвил ни слова и шел, как слепой, низко опустив голову, на грани полного изнеможения. Когда они добрались до номера шестьдесят один, он вошел и сел, одержимый одной-единственной мыслью. Голова у него нестерпимо болела, его тряс жестокий озноб: Освальд — левша! Енох Освальд, экс-студент-медик, член «Клуба кузнечиков», владелец доходных домов, в том числе дома номер пятьдесят два по Эшоу-террейс, был тем, кого он искал. Открытие, сделанное Полом, казалось, ослепило его своим невыносимо ярким светом. В одиночку невозможно было это выдержать. Положив локти на стол, он уронил голову на руки.
— Лена… — пробормотал он. — Я должен вам кое-что рассказать.
— Не сейчас, Пол.
Она была очень бледна, но ее лицо по-прежнему хранило решительное выражение. Из кастрюли, кипевшей на плите, она налила ему чашку бульона и с настойчивостью, не терпящей возражений, заставила Пола выпить.
Когда он кончил, она села напротив него.
— Итак, Пол, — спокойно напомнила она.
Наступила пауза. Затем он поднял голову, начал говорить и, поощряемый ее вниманием, во всем признался ей. Срывающимся, дрожащим голосом, с возмущением и горечью, он заключил:
— Теперь я знаю. Знаю все. Но что я могу сделать? Ничего! К кому пойти? Не к кому. Если они раньше не хотели меня слушать, что ж, вы думаете, сейчас Спротт, или Дейл, или даже Берли станут слушать меня? Справедливости нет! Пока люди живут благополучно, пока у них вдоволь еды и питья, есть деньги в кармане и крыша над головой, — проблема добра и зла их не занимает. Человечество испорчено до мозга костей.
Наступила мертвая тишина. Лена, глубоко взволнованная его рассказом, тихонько покачала головой.
— Нет, если бы люди знали об этом… они бы не допустили. Простые люди честны и добры.
Он недоверчиво поглядел на нее.
— Вы в этом убедились на собственном опыте?
Щеки ее зарделись, она хотела было что-то сказать, но, словно не поняв его, промолчала. И вдруг, глубоко вобрав в себя воздух, решилась:
— Пол! Я умной себя не считаю. И все-таки, мне кажется, я знаю, что вам следует сделать.
Он в изумлении посмотрел на нее.
— Да, — серьезно добавила она. — Есть один человек, к которому вам надо пойти.
Он недоверчиво повторил ее слова. И добавил:
— Кто это?
— Сейчас скажу. — Она колебалась, краска набежала на ее смущенное лицо. — Это мой друг.
— Ваш друг? Ваш…
Ее слова прозвучали так нелепо, так несообразно со страшной дилеммой, стоявшей перед ним, что он улыбнулся вымученной, кривой улыбкой. Друг Лены! После всех его усилий, после всего, что он предпринял, это наивное предложение казалось до того абсурдным, что он неожиданно разразился истерическим смехом. Он изо всех сил старался остановиться, но не мог: душевная мука излилась в судорожных рыданиях. Лена встала и долго не сводила с него глаз; она была потрясена, но не осмеливалась даже положить руку ему на плечо. Когда припадок наконец пошел на убыль, она сказала:
— Вам надо прежде всего отдохнуть. Завтра мы вернемся к этому разговору.
— Завтра… — отозвался он загадочно и злобно. — Да… много чего случится завтра.
Оставшись один в комнате, где он провел предыдущую ночь, Пол присел на край кровати. Голова его пылала, ноги были холодны как лед. Он смутно чувствовал, что простудился, но считал это не столь важным. И правда, по мере того как возрастало недомогание, мысль его работала все интенсивнее и острее. Он видел, отчетливо и живо, всю тщетность своих усилий, понимал, что они и впредь останутся тщетными, если он не сумеет довести все до конца. Потребность в открытых и решительных действиях неумолимо нарастала в нем — так могучая река набирает силы, чтобы прорвать запруду. Неудержимый порыв захлестнул его, он лишился душевного равновесия, утратил здравый смысл, весь во власти безрассудного пыла. Ему хотелось выйти на площадь и кричать о беззаконии на все четыре стороны света.
При этой мысли глаза его блеснули. Он тут же вскочил, проверил, заперта ли дверь, и пошел к небольшой конторке в углу. Вынул из нее несколько листов белой бумаги, которыми изнутри были выложены ящики. Эти листы Пол расстелил на полу; взял чернила и перо, опустился на колени и стал что-то писать на них большими буквами. За ним всегда числился истинный талант шрифтовика, и уже через час, хотя руки у него слегка дрожали и зрение временами изменяло, все было готово. Листы он оставил сохнуть на полу, а сам, не раздеваясь, повалился на кровать.
