— Ты будто слепой… слепой…
— Не сметь так со мной! Не потерплю!
— Видали, не потерпит он!.. — срывается Ребекка. — В мареве ты!.. Во тьме!.. Вопросы твои дьявольские!.. Опутать вздумал? Ты сам весь запутался!.. Не видишь, как мир гибнет? Грех его не новый, спокон веку!.. Покрывало сие тысячу раз пользовано, до последней нитки грехом замарано! Ввек не отстираешь, не отмоешь! И новое не соткете вы, кто совращает невинных со дня их рожденья!.. Невдомек, что слепы вы?
Аскью вскакивает:
— Молчать! Я приказываю!
Ребекка уже ничего не слышит. Она тоже встает и, торопясь, глотая слова, продолжает:
— Так-то чтишь Господа?.. Творенье Его в ад обращаешь?.. Не смекаешь, что живущие во Христе — единственная надежда твоя? Отринь пути свои… вот… ступай дорогой Иисуса Христа, ныне забытой!.. Греховный мир твой глумится над ней… вот… издевается!.. Ты и подобные прокляты страшным проклятьем, что день ото дня чернее!.. Но сбудется… вот… путь Его восторжествует, и увидят грешники… вот… что спасутся верующие в Него! Ты ж и легион твой за слепоту свою и злодеянья свои преданы будете Антихристу!.. Истинно говорю: победа за нами, Христос вернется, ибо предсказано… свет Его высветит всякое дело и слово… вот… и мир окном распахнется навстречу сиянью Его, все зло станет видимым… вот… и отправишься ты в ад на муки вечные!..
— В тюрьме сгною! Засеку!
— Нет, карлик злобный, нет, не заманишь в сети свои!.. Истинно говорю: былого не воротишь, не удержишь, как ни старайся!.. Ныне, ныне грядет новый мир, где нет греха, нет раздора меж человеком и человеком, мужчиной и женщиной, родителем и дитем, хозяином и слугой!.. Где нет злой воли… где не умывают рук, не пожимают плечами… не слепы ко всему, что нарушает покой и удобство… Где судья, кто на месте бедняка сам бы украл, не осудит несчастного… где не правят алчность, тщеславие и глумливое бессердечье… где нет тех, кто разнаряжен и пирует, когда другие голодны, босы и голы… Там лев возлежит с агнцем, а всё вокруг свет и справедливость… Господи Боже мой!.. Нельзя быть столь слепу к собственной вечности… нельзя… нельзя…
Аскью бросает взгляд на секретаря, который, не поднимая головы, строчит по листку:
— Эй, сделай что-нибудь! Уйми!
Тюдор встает, но мешкает.
— Истинно говорю: вижу!.. Как не поймешь ты, я вижу — грядет…
Рука секретаря, потянувшаяся к Ребекке, замирает. Происходит нечто невероятное. На последнем слове взгляд Ребекки вдруг покидает лицо следователя и обращается к угловой дверке, ведущей в смежную комнату. Словно кто-то вошел и своим появлением прервал ее монолог. Впечатление настолько достоверно, что Аскью и секретарь тоже невольно смотрят в угол. Дверь закрыта. Никто не вошел. Оба согласованно взглядывают на застывшую Ребекку: не скажешь, что она изумлена, скорее, обрадована и благодарна тому, кто принудил ее замолчать. Былая решимость загадочно исчезла с ее лица. На губах ее расцветает удивительно робкая, но полная ожиданья улыбка малыша, нежданно-негаданно увидавшего того, кому он доверяет и кого любит.
Аскью вновь оборачивается к двери, затем вопросительно взглядывает на секретаря — мол, никто не входил? Тюдор мотает головой — никто, сэр. Секунду они пялятся друг на друга, потом Аскью переводит взгляд на Ребекку.
— Припадок. Ну-ка, потормоши ее.
Тюдор делает шаг, но вплотную к девице не подходит и лишь опасливо касается ее руки, будто трогая змею или иную зловредную тварь. Ребекка зачарованно смотрит на дверь.
— Смелее! — командует Аскью. — Не укусит!
Секретарь отодвигает стул и, зайдя сзади, берет Ребекку за руки. Похоже, та в забытьи, но после энергичной встряски тихонько вскрикивает, словно от боли. Нет, в тихом возгласе ее больше нежности. Ребекка переводит взгляд на Аскью, стоящего по другую сторону стола, и тут глаза ее закрываются, голова падает на грудь.
— Посади ее.
Тюдор подставляет стул.
— Сядьте, сударыня. Все прошло.
Ребекка безвольно опускается на стул, прячет лицо в ладонях и рыдает, будто стыдясь своего выплеска чувств. Подавшись вперед, Аскью опирается о стол:
— Что вы увидали?
Ответом — глухое рыданье.
— Дай ей воды.
— Ничего, мистер Аскью. То вроде помрака. Оклемается.
Стряпчий разглядывает плачущую женщину, затем быстро проходит к двери в смежную комнату. Дергает ее раз, другой и, переполняясь бессильным раздражением, третий. Заперто. Аскью медленно отходит к окну и выглядывает на улицу: никого. Не желая признавать, что частью потрясен не меньше Ребекки, он не смотрит на женщину, которая, уже не стесняясь, сотрясается в безудержных рыданьях. Лишь когда плач немного стихает, Аскью оборачивается и видит, что секретарь уговорил Ребекку глотнуть воды и теперь поглаживает ее по плечу. Стряпчий возвращается к столу и подает знак писцу — мол, займи свое место.
— Ну что, сударыня, пришли в себя?
Не поднимая головы, Ребекка кивает.
— Можем продолжать?
Кивок.
— Что на вас нашло-то?
Ребекка мотает головой.
— Что вы так разглядывали?
Уставившись в пол, Ребекка наконец отвечает:
— То, что увидала.
— Там ничего не было. Не молчите! Прощаю вам весьма дерзкую и оскорбительную тираду, хочу знать только одно: что вы увидели? — Скрестив руки, Аскью безрезультатно ждет отклика. — Нечто постыдное?
Ребекка укладывает руки на колени и поднимает голову. Аскью потрясен: на губах ее играет чуть заметная улыбка, которую он надолго запомнит.
— Вовсе нет.
— Чему вы улыбаетесь?
Улыбка не гаснет, будто она и есть ответ.
— Вы видели человека?
— Сударыня, довольно угадайки. Вы смотрели так, будто в комнату кто-то вошел. Ну же, кого вы увидели?
Загадочная улыбка вянет, словно Ребекка лишь теперь вспомнила, что перед нею враг. Но она стала иною. Ежу понятно, Ребекка не одержит верх, ни в настоящем, ни в будущем победа ей не светит. Ежу-то понятно, а вот ей нет.
О: Кого ты ищешь.
В: Его сиятельство?! Вы утверждаете, они были здесь?
О: Все равно не поверишь.
В: И как же они выглядели?
О: Другом.
В: Во что одеты? По-всегдашнему? Иль как в вашем виденье?
О: В одеждах Вечного Июня.
В: Они вошли и за собою притворили дверь?
О: Нет.
В: Возникли, точно дух, не знающий преград?
О: Да.
В: Заговорили?
О: Слова не надобны.
