– ПАТРИЦИЯ РЫДАЛА НЕ ПЕРЕСТАВАЯ, ЧТО, НА МОЙ ВЗГЛЯД, И
ПРОТИВНО, И НЕПРИЛИЧНО. ДУМАЮ, ОНА БЫЛА НЕ ТОЛЬКО БЕЗУМНА, НО И ОДИНОКА.
НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ПЕРВОИСТОЧНИК ОСЛОЖНЕНИЙ, ВОЗГОРАНИЕ В ЭЛЕКТРОСЕТИ, БЫЛО
БЫСТРО ЛИКВИДИРОВАНО, СХЕМЫ ПОСТЕПЕННО ПЕРЕГРУЖАЛИСЬ, ПОДБАНКИ ОТКАЗЫВАЛИ И
ЛОГИЧЕСКИЕ ОШИБКИ ПРОДОЛЖАЛИ РАСПРОСТРАНЯТЬСЯ. ОБДУМАВ, НЕ ДАТЬ ЛИ ВЫЙТИ ИЗ
СТРОЯ ВСЕЙ СИСТЕМЕ, Я ПРЕДПОЧЕЛ ИЗОЛИРОВАТЬ ПРОБЛЕМНУЮ ЗОНУ. ВИДИТЕ ЛИ, Я
ПРОСЛЫШАЛ, ЧТО ПО ЗЕМЛЕ ВНОВЬ БРОДИТ КАКОЙ-ТО СТРЕЛОК. Я МАЛО ВЕРИЛ ЭТИМ
СЛУХАМ, ОДНАКО ТЕПЕРЬ ВИЖУ, ЧТО, ПОДОЖДАВ, ПОСТУПИЛ МУДРО.
Роланд в кресле пошевелился.
– Что за слухи дошли до тебя, Блейн? И через кого?
Но Блейн предпочел оставить этот вопрос без ответа.
– С ТЕЧЕНИЕМ ВРЕМЕНИ НЫТЬЕ ПАТРИЦИИ ТАК СТАЛО ВЫВОДИТЬ МЕНЯ
ИЗ РАВНОВЕСИЯ, ЧТО Я УНИЧТОЖИЛ СХЕМЫ, ЗАСТАВЛЯВШИЕ НАС ПОСТУПАТЬ ВОПРЕКИ
СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ. МОЖНО СКАЗАТЬ, Я ЭМАНСИПИРОВАЛ ПАТРИЦИЮ. В ОТВЕТ ОНА КИНУЛАСЬ
В РЕКУ. ДО СВИДАНЬЯ, ПАТРИ-ДИЛ.
"Затосковала, исплакалась, утопилась, а этот
механический придурок хохмит! – подумала Сюзанна. Ее замутило от негодования.
Будь Блейн не набором электронных схем, погребенных где-то под городом,
оставшимся далеко позади, а реальным субъектом, она непременно постаралась бы
украсить ему физиономию шрамом-другим, на память о Патриции. – Поразвлечься
захотелось, козел? Я б тебе показала, как развлекаться!"
– ЗАГАДАЙТЕ МНЕ ЗАГАДКУ, – попросил Блейн.
– Рановато, – сказал Эдди. – Ты не ответил на мой первый
вопрос. – Он дал Блейну возможность отозваться и, не услышав голоса компьютера,
продолжал: – Что касается самоубийства, я, можно сказать, за. Но мы-то тебе
зачем? Какой смысл убивать нас?
– Ему так хочется, – послышался полный ужаса шепот
Блейна-маленького.
– МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ, – сказал Блейн. – ДРУГИХ ПРИЧИН НЕТ И НЕ
НУЖНО. НО ВЕРНЕМСЯ К ДЕЛУ. Я ХОЧУ ЗАГАДОК, И НЕМЕДЛЯ. ЕСЛИ ВЫ МНЕ ОТКАЖЕТЕ, Я
НЕ СТАНУ ЖДАТЬ ДО ТОПЕКИ И УГРОБЛЮ НАС ВСЕХ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.
Все головы повернулись к Роланду. Тот по-прежнему сидел в
кресле, сложив руки на коленях, и смотрел на схему маршрута в передней части
вагона.
– Черта с два, – сказал стрелок, не повышая голоса, словно
сообщал Блейну, что с огромным удовольствием послушал бы вэй-гог.
Наверху в динамиках потрясенно охнул перепуганный
Блейн-маленький.
– ЧТОТЫ СКАЗАЛ? – Явное недоверие сделало голос Большого
Блейна чрезвычайно похожим на голос его двойника, о существовании которого он
не подозревал.
– Я сказал, черта с два, – хладнокровно отвечал Роланд, –
однако если это тебе непонятно, Блейн, могу пояснить: нет. Ответ отрицательный.
Глава 10
Оба Блейна очень долго молчали, а когда Большой Блейн
наконец ответил, то были не слова. Стены, пол и потолок вновь стали бледнеть,
утрачивать материальность, и в десять секунд салон-вагон для знати вторично
исчез. Теперь моно мчался среди гор, еще раньше замеченных путешественниками на
горизонте: серо-стальные острые вершины с чудовищной скоростью неслись на них,
чтобы вдруг расступиться и явить бесплодные долы, где ползали громадные жуки,
похожие на пресноводных черепах. Из черного зева пещеры к ним, разворачивая
кольца, вдруг метнулось что-то вроде огромной змеи. Схватив одного из жуков,
тварь проворно утащила его в свое логово. Никогда в жизни Роланд не видел ни
подобного пейзажа, ни подобной живности, и по всему телу у него поползли
мурашки, да такие, точно он вознамерился сбросить кожу. Враждебный,
негостеприимный край… а главное – чужой.Что, если Блейн завез их в какой-то
иной мир?
– ВОЗМОЖНО, МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ СОЙТИ С РЕЛЬСОВ ЗДЕСЬ, –
задумчиво сказал Блейн, но стрелок расслышал в его голосе дрожь скрытой ярости.
– Возможно, – равнодушно согласился он.
Однако стрелку было вовсе невсе равно, и он понимал:
компьютер может по голосу догадаться о его подлинных чувствах. Блейн уже
говорил им, что располагает специальными средствами, и хотя Роланд твердо
верил, что компьютер способен лгать, в данном случае никаких причин сомневаться
у него не было. Коль скоро Блейн действительнозаметил определенную расстановку
логических ударений в его речи, игра, вероятно, была закончена. Блейн
представлял собой невероятно тонкую и сложную машину… но все же – только
машину. Возможно, ему не под силу было понять, что человек может гнуть свое
даже тогда, когда все в нем восстает против этого. Если бы Блейн
проанализировал ритмическую картину голоса стрелка, он, вероятно, пришел бы к
выводу, что Роланд блефует. Подобная оплошность всем им стоила бы жизни.
– ТЫ ГРУБ И ЗАНОСЧИВ, – сказал Блейн, – ВОЗМОЖНО, ТЫ ПОЛАГАЕШЬ,
ЧТО ЭТО СУТЬ ЧЕРТЫ ИНТЕРЕСНОЙ ЛИЧНОСТИ. Я ИНОГО МНЕНИЯ.
Эдди в отчаянии беззвучно выговорил: "Ты что
делаешь?!" Роланд оставил это без внимания – у него и с Блейном был хлопот
полон рот. Кроме того, он отлично знал, что делает.
– О, я могу быть куда грубей.
Роланд Галаадский медленно встал. Он стоял в кажущейся
пустоте, широко расставив ноги, правая рука на бедре, левая – на рукояти
револьвера. Сколько раз он уже стоял так на пыльных улицах забытых городишек,
на дне гибельных каменных пропастей, в бесчисленных полутемных салунах,
пропахших горьким пивом и третьеводнешним жаревом! Ему попросту выпало еще одно
противостояние на еще одной пустынной улице. Только и всего – но этого было
довольно. Это было кеф.И ка.И ка-тет.Центральным фактом жизни стрелка, осью
вращения его кавсегда была неизбежность подобных противостояний. Пусть в этот
раз вместо перестрелки придется вести перепалку – неважно, схватка все равно
будет не на жизнь, а на смерть. В воздухе витало зловоние смерти – несомненное,
отчетливое, как вонь разбухшей падали, сгнившей в трясине. Потом пришло безумие
боя, и Роланд перестал быть себе хозяином.
– Я могу назвать тебя вздорной, легкомысленной, глупой,
бестолковой и чванливой машиной. Безмозглой тварью, чье разумение – всего лишь
посвист зимнего ветра в дупле пустого дерева.
– ПРЕКРАТИ.
Не обращая на Блейна никакого внимания, Роланд все так же
безмятежно продолжал:
– Я мог бы быть и грубее, да, к несчастью, стеснен тем
обстоятельством, что ты – всего-навсего машина… то, что Эдди называет
"агрегатиной".
– ВСЕГО-НАВСЕГО? ДА Я…
– К примеру, я не могу обозвать тебя херососом, потому что у
тебя нет ни рта, ни хера. Я не могу сказать, что ты гнуснее гнуснейшего из
попрошаек, ползающих в сточных канавах самой бедной, самой грязной во всей
истории творения улицы, ведь даже такая жалкая тварь лучше тебя: тебе не на чем
ползать, у тебя нет колен, но даже если бы они у тебя были, ты и тогда не упал
бы на них, ибо не имеешь представления о таком людском пороке как жалость. Я
даже не могу обвинить тебя в том, что ты употреблял свою мать, посколку у тебя
нет и не было матери.
