– Там находили немало полезного, когда мой отец был еще
ребенком, – пояснила Сюзан. – Бумагу и даже самопишущие ручки. Они еще писали…
немного, если их хорошенько трясти. – Она указала на участок слева от здания,
квадратную площадку, на которой ржавели несколько остовов необычных,
безлошадных фургонов Древних. – Когда-то там стояли и другие, похожие на
баллоны для газа, только гораздо, гораздо больше. Огромные серебристые сосиски.
И они не ржавели, как те, что мы сейчас видим. Не знаю, что с ними стало,
может, кто-то приспособил их для хранения воды. Я бы этого делать не стала. Они
принесут беду, даже если и не отравлены.
Сюзан повернулась к нему, и Роланд поцеловал ее в губы.
– Уилл, как это ужасно для тебя.
– Как это ужасно для нас обоих. – И тут их соединил долгий,
полный душевной муки взгляд, на который способны только юные. Наконец они
разорвали его и двинулись дальше, залитые лунным светом.
Она не могла сказать, что пугает ее больше – несколько
вышек, что еще качали нефть, или те, что стояли застывшими памятниками. Одно
она знала наверняка: никакая сила на свете не могла заставить ее забраться на
нефтяное поле в одиночку, не ощущая рядом плеча близкого друга. Насосы визжали,
то и дело надсадно скрипели цилиндры, через определенные интервалы «свечка»
выстреливала языком пламени, и их фигуры отбрасывали на землю длинные тени.
Сюзан жадно ловила крик ночного ястреба, но слышала лишь механический грохот.
Они вышли к широкой полосе, на которой не росло ни травинки
(когда-то это была дорога для технического обслуживания нефтепровода),
разделявшей нефтяное поле пополам. Посередине тянулась металлическая труба с
заржавевшими швами. Она лежала в бетонной канаве, и над уровнем земли
возвышалась только малая ее часть.
– Что это? – спросил он.
– Труба, по которой нефть поступала в здание внизу.
Когда-то. Она давно уже стоит сухая.
Роланд присел, осторожно просунул руку между ржавой
поверхностью трубы и бетоном. Сюзан нервно наблюдала за ним, кусая губу, чтобы
не сказать что-нибудь очень женское, выдать охвативший ее страх. Вдруг его
укусит паук? А если рука застрянет? Что им тогда делать?
О последнем она волновалась напрасно, потому что руку он
вытащил. Черную, блестящую от нефти.
– Сухая, говоришь? – Он улыбался. Она лишь могла покачать
головой, не веря своим глазам.
14
Вдоль трубы они дошли до свалившихся на дорогу ворот. Труба
(теперь, даже в слабом свете луны. Сюзан видела нефть, сочившуюся из швов)
выныривала по другую сторону ворот. Они же прошли по ним. Всякий раз, когда
Роланд брал ее за руку, чтобы помочь, у нее замирало сердце. Если он это не
прекратит, я взорвусь как свечка, подумала Сюзан и рассмеялась.
– Сюзан.
– Не обращай внимания, Уилл, это нервы.
И, миновав ворота, они вновь обменялись долгими взглядами, а
потом двинулись вниз по склону. Она обратила внимание на обрубленные нижние
ветви сосен. Наплывы смолы на обрубках белели в лунном свете. И рубили ветви не
так уж давно. Она указала на это Уиллу, который кивнул, но ничего не сказал.
У подножия холма труба отрывалась от земли и вползала на ряд
металлических колонн. Длина эстакады составляла примерно семьдесят ярдов. Далее
труба загибалась вниз и резко, как отрезанная, обрывалась. Под открытым торцом
трубы чернело озерцо засыхающей нефти. Сюзан поняла, что засыхает нефть
довольно-таки давно: об этом говорили трупы птиц, которые садились на нефть,
чтобы посмотреть, а что это такое, залипали и умирали медленной, мучительной
смертью.
Она смотрела на озерцо и погибших птиц широко раскрытыми,
ничего не понимающими глазами, пока Уилл не похлопал ее по ноге. Он-то уже
сидел на корточках. Присела и она, проследив за движением его пальца. И придя в
полное замешательство. Уилл показывал ей на следы.
Очень большие следы. Они могли принадлежать только…
– Волы, – выдохнула Сюзан. – Да. И шли они оттуда. – он
указал на срез трубы, – …и туда, – он развернулся на корточках и ткнул пальцем
в сторону заросшего лесом склона. Теперь она видела то, что ей, дочери лошадника,
следовало разглядеть с самого начала. Кто-то предпринял неуклюжую попытку
замаскировать следы. Их где разровняли, где присыпали землей, но они, конечно
же, остались. Она даже подумала, что знает, какую ношу тянули волы, и по лицу
Уилла поняла, что для него это тоже не тайна.
Следы уходили от трубы двумя широкими дугами. Сюзан и Уилл
Диаборн пошли вдоль правой. Она не удивилась, увидев, что кое-где на следы
волов накладываются колеи. Неглубокие – лето выдалось сухим, и земля
превратилась в камень, но все-таки заметные. То есть груз перевозили тяжелый.
Естественно, иначе зачем связываться с волами?
– Смотри. – Они подошли к опушке, и Уилл указал на землю. В
конце концов она увидела то, что привлекло его внимание, но для этого ей
пришлось присесть на корточки. До чего же острые у него глаза, подумала Сюзан.
Прямо-таки нечеловеческие. Следы от сапог. Не свежие, но не отпечаткам копыт
волов и колеям.
– Вот эти оставил тот, что ходит в плаще, – добавил Уилл,
указав на два особенно четких следа. – Рейнолдс.
– Уилл! Ты не можешь этого знать!
Он в изумлении уставился на нее, потом рассмеялся.
– Конечно, могу. Он ходит, чуть подворачивая ногу… левую.
Это же видно. – Он провел пальцем над следом, вновь рассмеялся, увидев, как она
смотрит на него. – Это не волшебство, Сюзан, дочь Патрика, только умение читать
следы.
– Откуда ты так много знаешь? Такой молодой? – спросила она.
– Кто ты, Уилл?
Он поднялся и заглянул ей в глаза. Девушка была высокая, так
что ему не пришлось сильно наклонять голову.
– Меня зовут не Уилл, а Роланд. И теперь я вверил свою жизнь
тебе в руки. Тут у меня возражений нет, но, возможно, теперь я рискую и твоей
жизнью. Ты должна хранить этот секрет. Он смертельно опасен.
– Роланд, – она словно пробовала имя на язык.
– Да. Какое имя тебе нравится больше?
– Настоящее. – без запинки ответила она. – Это благородное
имя, сомнений тут быть не может.
Он с облегчением улыбнулся и с этой улыбкой стал совсем
юным.
Сюзан поднялась на цыпочки, притронулась губами к его губам.
Поцелуй, поначалу такой целомудренный, расцвел, как цветок: губы медленно
раскрывались, наливаясь жаром. Она почувствовала, как его язык коснулся ее
нижней губы, и встретила его своим, сначала застенчиво, потом более решительно.
Его руки обняли ее за спину, потом сместились вперед. Осторожно легли на нижние
полукружья, двинулись к соскам. Она застонала от удовольствия, не отрываясь от
его губ. А когда он прижал ее к себе и начал целовать в шею, она почувствовала
каменную твердость пониже ремня, как раз напротив той части ее тела, что таяла,
как масло на сковороде. Эти два органа предназначались один для другого, она –
для него, он – для нее. Ка проявила себя в чистом виде, налетев, как ветер, и
она покорно согнулась под ним, забыв про честь и обещания.
