– Уилл, я не хочу… – Она ткнулась лицом в бок лошади. Он
взял ее за плечо, развернул к себе. Мягко, потому что она в общем-то и не
сопротивлялась. Она беспомощно смотрела ему в лицо, видела, какой он еще юный,
как далеко он от родного дома, и внезапно осознала, что ей перед ним не
устоять. Она хотела его всей душой, жаждала его. И с радостью отдала бы год
жизни, чтобы прикоснуться к его щекам и ощутить ладонями его кожу.
– Тебе недостает отца, Сюзан?
– Да, – прошептала она. – У меня до сих пор щемит сердце.
– Точно так же мне недостает матери. – Теперь обе его руки
лежали у нее на плечах. Один глаз он прищурил. Слезинка прокладывала
серебристую дорожку по его щеке.
– Она умерла?
– Нет, но что-то случилось. С ней. По отношению к ней. Черт!
Как я могу об этом говорить, если даже не знаю, что и думать? В определенном
смысле она умерла. Для меня.
– Уилл, это же ужасно.
Он кивнул.
– В последний раз, когда мы виделись, она так посмотрела на
меня, что этот взгляд останется со мной до гробовой доски. Стыд, любовь,
надежда, все смешалось в нем. Стыд, потому что я все видел и знал. Надежда, что
я пойму и прощу… – Он глубоко вздохнул. – В тот вечер, когда обед подходил к
концу, Раймер сказал что-то забавное. Все рассмеялись…
– Если я и смеялась, то лишь потому, чтобы не выделяться
среди остальных, – вставила Сюзан. – Мне он не нравится. Я думаю, он все время
плетет какие-то заговоры.
– Вы все смеялись, а я посмотрел в дальний конец стола. На
Олив Торин. И на мгновение… только на мгновение… подумал, что она – моя мать.
То же лицо. Лицо, которое увидел я однажды утром, открыв не ту дверь не в тот
час и столкнувшись с матерью и ее…
– Замолчи! – Она подалась назад, подальше от его рук. Внутри
у нее все пришло в движение. Все запоры, стены, плотины, которые она с таким
упорством возводила, рухнули в один миг. – Замолчи, просто замолчи, не хочу я о
ней слушать.
Она схватила поводья Пилона, но мир подернулся пеленой слез.
Сюзан зарыдала. Почувствовала на плечах его руки, разворачивающие ее к себе,
сопротивляться не стала.
– Мне так стыдно, – пробормотала она. – Мне стыдно, и я
напугана. Я забыла лицо моего отца и… и…
И я никогда не смогу его найти, хотела сказать она, но
говорить ей не пришлось вовсе. Он закрыл ей рот поцелуями. Поначалу она только
позволяла себя целовать… а потом уже целовала сама, яростно и отчаянно.
Большими пальцами осторожно стирала влагу из-под его глаз, потом, как и хотела,
прикоснулась к щекам ладонями. И испытала ни с чем не сравнимые ощущения: еще
мягкая, не знающая бритвы щетина наэлектризовала все ее тело. Она обхватила его
шею руками, их губы слились, они целовались и целовались меж двух лошадей,
которые переглянулись и опять принялись щипать траву.
9
To были лучшие поцелуи в его жизни, не забывающиеся никогда:
мягкая податливость ее губ, подпирающие их изнутри ровные и твердые зубы.
Страстные поцелуи, без тени застенчивости. Остались в памяти и аромат ее дыхания,
и упругость тела. Его рука скользнула к ее левой груди, легонько сжала,
почувствовала, как бьется ее сердце. Вторая рука поднялась выше и зарылась в
волосы. Их шелковистость он запомнил навсегда.
А потом она отпрянула, с горящим от страсти лицом, одна рука
коснулась губ, которые распухли от его поцелуев. Из уголка нижней текла
маленькая струйка крови. Ее глаза, широко раскрытые, не отрывались от его глаз.
Грудь вздымалась и опадала, словно после долгого забега. А между ними пробегали
волны, которых ему больше не довелось испытать.
– Хватит. – Голос ее дрожал. – Пожалуйста, хватит. Если ты
действительно любишь меня, не дай мне потерять честь. Я дала слово. Потом может
быть что угодно, после выполнения обещания… если ты все еще захочешь меня…
– Я готов ждать вечно, – ответил он, – и сделать для тебя
что угодно, но не отойду в сторону, чтобы смотреть, как ты уходишь с другим
мужчиной.
– Тогда, если ты меня любишь, держись от меня подальше.
Пожалуйста, Уилл!
– Еще один поцелуй.
Она тут же шагнула к нему, доверчиво подняла голову, и он
понял, что может делать с ней все, что хочет. Она, по крайней мере в тот
момент, не принадлежала себе, она признавала его власть над ней. Он мог сделать
то, что Мартен сделал с его матерью, возникни у него такое желание.
Мысль эта охладила страсть, превратила жаркий костер в
раскиданные угли, едва тлеющие в темноте. Смирение его отца,
(Я знаю об этом два года)
пожалуй, более потрясло Роланда. Как он мог влюбиться в эту
девушку (любую девушку!) в мире, где выживают только жестокие сердца? Как он
мог пойти по пути Мартена? Однако он любил ее.
И вместо страстного поцелуя он легонько коснулся уголка рта,
откуда вытекала струйка крови, почувствовал губами соль, по вкусу не отличимую
от его слез, закрыл глаза и задрожал, когда ее рука погладила ему волосы на
затылке.
– Я не хотела причинять боль Олив Торин, – прошептала Сюзан.
– Так же, как и тебе, Уилл. Я многого не понимала, но теперь поздно что-либо
исправлять. Но благодарю тебя… ты не взял то, что мог бы. И я всегда буду тебя
помнить. Твои поцелуи. Ничего лучше я не знала. Словно небо и земля слились
воедино.
– Я тоже запомню. – Он наблюдал, как она садится на лошадь,
вспомнил ее обнаженные ноги, мелькнувшие в темноте в ту ночь, когда они впервые
встретились. И внезапно понял, что не может отпустить ее. Протянул руку,
коснулся ее сапога. – Сюзан…
– Нет, – покачала она головой. – Пожалуйста.
Он отступил. Не зная, как ему это удалось.
– Это наша тайна. Да?
– Да.
Она улыбнулась… но очень уж грустно.
– Держись от меня подальше, Уилл. Пожалуйста. И я буду
держаться подальше от тебя.
Он обдумал ее слова.
– Если сможем.
– Мы должны, Уилл. Должны.
Умчалась она галопом. Роланд стоял рядом с Быстрым, провожая
ее взглядом. Стоял и когда она скрылась из виду.
10
Шериф Эвери и его помощники Дейв и Джордж Риггинс сидели на
крыльце дома, в котором разместились кабинет шерифа и тюрьма, когда мистер
Стокуорт и мистер Хит (у последнего на седле по-прежнему торчал этот идиотский
птичий череп) проехали мимо. Колокол только пятнадцать минут как отбил полдень,
и шериф решил, что юноши отправились на ленч, может, в «Молочный берег», может,
в «Приют», где днем предлагали легкую закуску. Сам Эвери отдавал предпочтение
более плотной трапезе: половине курицы или хорошему куску мяса.
