– Фи, Роланд, – донесся мужской голос. В нем слышался упрек,
из-за которого так и рвался смех… как, собственно, и всегда. С Катбертом они
дружили с раннего детства, следы их первых зубов остались на одних и тех же
игрушках, но Роланд иной раз совершенно не понимал своего друга. И не только
его шутки. Однажды, довольно-таки давно, в тот день, когда собирались повесить
дворцового повара, оказавшегося предателем, Катберт не находил себе места от
ужаса и угрызений совести. Он сказал Роланду, что не останется, не сможет
смотреть на казнь… в результате и остался, и смотрел. Потому что ни глупые
шутки, ни выставляемые напоказ чувства не показывали миру истинного Катберта
Оллгуда.
Когда Роланд выехал на поляну посреди рощи, темная тень
отделилась от дерева. А выйдя на середину поляны, превратилась в высокого
узкобедрого юношу, босоногого, с голой грудью, одетого лишь в джинсы. В одной
руке он держал огромный старинный револьвер, такие еще называли «пивная бочка»
из-за размеров барабана.
– Фи, – повторил Катберт, словно ему нравился звук,
соответствующий этому слову, не позабытому разве что в таких медвежьих углах, как
Меджис. – Негоже так обходиться с часовым, ударить беднягу по лицу, да еще с
такой силой, что он чуть-чуть не долетел до моря!
– Если б у меня был револьвер, я бы разнес его на куски и
перебудил всю округу.
– Я знал, что ты не будешь разъезжать с оружием в руках, –
ответил Катберт. – Ты ужасный хулиган, Роланд, сын Стивена, но далеко не дурак,
хотя еще и не перешагнул через стариковские пятнадцать лет.
– Я думал, мы решили пользоваться только новыми именами.
Даже в своем кругу.
Катберт выставил вперед одну ногу, уперся голой пяткой в
дерн, поклонился, широко раскинув руки, вывернув их в запястьях так, что
кончики пальцев смотрели в землю, имитируя многоопытного придворного, для
которого поклон – непременный атрибут бытия. Он также напомнил Роланду стоящую
на болоте цаплю, и у него вырвался короткий смешок. Потом Роланд коснулся левой
ладонью лба, словно хотел убедиться, что у него температура. В голове у него
все пылало, это точно, но кожа повыше глаз оставалась совершенно холодной.
– Приношу свои извинения, стрелок. – Катберт не поднимал
глаз, застыв в поклоне. Улыбка сползла с лица Роланда. – Не называй меня так,
Катберт. Пожалуйста. Ни сейчас, ни потом. Если я тебе дорог.
Катберт тут же выпрямился, подошел к сидящему на коне
Роланду. Выражение его лица ясно говорило о том, что он чувствует себя
виноватым.
– Роланд… Уилл… извини.
Роланд хлопнул его по плечу.
– Ерунда. Главное, помни о нашем уговоре. Меджис, возможно,
на краю мира… но это все еще наш мир. А где Ален?
– В смысле, Дик? А где ему, по-твоему, быть? – Катберт
указал на темный силуэт на дальнем конце поляны, то ли храпящий, то ли медленно
задыхающийся.
– Вот он. Проспит и землетрясение. – Но ты услышал меня и
проснулся.
– Да. – Катберт так пристально вглядывался в лицо Роланда,
что тому стало не по себе. – С тобой что-то случилось? Ты изменился.
– Неужели?
– Да. Какой-то возбужденный. Взъерошенный.
Если уж рассказывать Катберту о Сюзан, то сейчас самое
время, подумал Роланд. Но решил, спонтанно, не раздумывая (именно так
принималось большинство его решений, и уж точно все самые лучшие), не говорить
ни слова. Если он встретит Сюзан в доме мэра, пусть Катберт и Ален думают, что
это их первая встреча. Хуже от этого никому не будет.
– Я отлично прогулялся, увидел много интересного. – Он
спрыгнул на землю, начал снимать седло.
– Неужели? Так говори, открой сердце своему ближайшему
другу.
– Подождем до утра, пока проснется этот медведь. Тогда мне
не придется повторять все дважды. Кроме того, я устал. Одно, правда, я тебе
скажу: здесь слишком много лошадей, даже для феода, славящегося их разведением.
Слишком много.
И прежде чем Катберт задал следующий вопрос. Роланд снял
седло со спины Быстрого и положил его рядом с тремя маленькими проволочными
клетками, связанными ремнем. Внутри сидели три почтовых голубя с белыми
кольцами на шее. Один поднял голову, сонно посмотрел на Роланда, а затем вновь
сунул ее под крыло.
– Они в порядке? – спросил Роланд.
– В полном. Жрут и гадят в свое удовольствие. У них сейчас
не жизнь, а лафа. Но что ты…
– Завтра, – оборвал его Роланд, и Катберт, уяснив, что
решение окончательно, отправился на поиски костлявого дозорного.
Двадцать минут спустя Быстрый, освобожденный от ноши и
стреноженный, щипал травку вместе с Оленьей Шкурой и Банным Листом (Катберт
даже лошадь не мог назвать по-человечески), а Роланд лежал на спальнике и
смотрел на звезды. Катберт заснул так же быстро, как и проснулся от шагов
Быстрого, но Роланду спать совершенно не хотелось.
Его мысли вернулись в недалекое прошлое: прошел всего лишь
месяц с того утра, когда его отец сидел на кровати проститутки, в комнате
проститутки, и смотрел, как он одевается. Слова, произнесенные отцом (Я знаю об
этом два года), набатом отдавались в голове Роланда. Он чувствовал, что они
останутся с ним на всю жизнь.
Но его отец сказал ему и многое другое. О Мартене. О матери
Роланда, которая, возможно, согрешила помимо своей воли. О грабителях, которые
называли себя патриотами. И о Джоне Фарсоне, который действительно побывал в
Крессии и отбыл неизвестно куда… исчез, как он умел это делать, растаял, как
дым на ветру. А перед тем как уйти, он и его люди дотла сожгли Индри, столицу феода.
Убитые исчислялись сотнями, поэтому не стоило удивляться, что после этого
Крессия вышла из Альянса и переметнулась на сторону Благодетеля. Головы
губернатора феода, мэра Индри и главного шерифа в тот летний день расстались с
телами и переместились на стену над городскими воротами. Как указал Стивен
Дискейн: «Это очень убедительные аргументы».
Это в игре в «Замки» обе армии выходили из-за своих Укрытий,
чтобы сойтись в решительной битве, отметил отец Роланда, а тут, как случалось
со многими революциями, игра могла окончиться до того, как многие в феодах
Срединного мира начали бы осознавать, что Джон Фарсон – серьезная угроза. Или,
если ты относился к тем, кто искренне верил в его видение демократии и
стремление положить конец «классовому рабству и древним сказочкам», – вестник
существенных перемен.
К изумлению Роланда, отец и его ка-тет стрелков не
воспринимали Фарсона ни так и ни эдак. На него смотрели как на мелкую сошку.
Если уж на то пошло, и сам Альянс стрелки воспринимали как мелкую сошку.
Я собираюсь отослать тебя отсюда, твердо заявил Стивен,
усаживаясь на кровать и пристально глядя на своего единственного сына.
Безопасных мест в Срединном мире не осталось, но феод Меджис у Чистого моря,
пожалуй, безопасней всех… поэтому ты поедешь туда с двумя друзьями. Я полагаю,
одним будет Ален. И заклинаю тебя, не бери с собой этого насмешника. Лучше уж
лающего пса.
