«Стрелок, смотри… смотри туда».
Да, вон она, серовато-черная колонна, подпирающая горизонт:
Темная Башня, та самая, где пересекаются все Лучи, средоточие Силы. В
поднимающихся по спирали окнах он видит синий электрический свет, слышит крики
тех, кто заточен в ее стенах. Он чувствует и мощь этого места, и источаемое им
зло. Он чувствует: с Башней что-то не так, перегородки между мирами теряют
прочность, потенциал, зла растет все быстрее и быстрее, словно раковая опухоль,
выпивающая все соки из когда-то здорового тела. Итак, перед ним высится не
просто башня из темно-серого камня, нет, он видит перед собой величайшую тайну
мира, его последнюю и страшную загадку.
Это Башня, Темная Башня ввинчивается в небо, и Роланд
несется к ней в розовом вихре, думая: Я войду в тебя, я и мои друзья, если будет
на то воля ка, мы войдем и мы сокрушим зло, которое таится в тебе. Может, на
это уйдут годы, но я клянусь птичкой и рыбкой, медведем и зайкой, всеми, кого я
люблю…
А небо уже усеяно нависшими над землей облаками, которые
натянуло из Тандерклепа, вокруг все темнеет, а синий свете окнах башни сияет,
как глаза безумцев, и Роланд слышит тысячи вопящих голосов.
«Ты убьешь все и всех, кого любишь, – речет голос Черепахи,
и теперь это жестокий голос, жестокий и суровый, – и все равно ворота Башни не
раскроются перед тобой».
Стрелок набирает полную грудь воздуха, собирает в кулак все
силы; когда он отвечает Черепахе, то говорит от лица всех колен его предков:
«НЕТ! ОНИ НЕ УСТОЯТ ПЕРЕДО МНОЙ! КОГДА Я ПРИДУ ВО ПЛОТИ, НЕ УСТОЯТ! КЛЯНУСЬ
ИМЕНЕМ МОЕГО ОТЦА, НЕ УСТОЯТ!»
«Тогда умри», -
говорит голос, и Роланда бросает на каменную стену Башни,
чтобы расплющить в лепешку. Но прежде чем это происходит…
6
Катберт и Ален наблюдали за Роландом с нарастающей тревогой.
Он поднес Радугу Мейрлина к лицу, зажав обеими руками, словно человек,
поднявший чашу с вином перед тем, как произнести тост. Мешок упал на его
запыленные сапоги. Щеки и лоб купались в розовом сиянии, которое не внушало
доверия ни Алену, ни Катберту. Им казалось, что сияние это не только живое, но
и голодное.
Они подумали в унисон: Я не вижу его глаз. Где его глаза?
– Роланд? – повторил Катберт. – Если мы собираемся добраться
до Скалы Висельников, прежде чем они подготовятся к встрече, ты должен убрать
эту штуковину в мешок.
Роланд не шевельнулся, не опустил хрустальный шар. Но что-то
прошептал. Уже потом, когда Катберту и Алену представился случай обменяться
впечатлениями, они сошлись на том, что услышали: удар грома [Роланд прошептал
«thunderclap (тандерклеп)», что в переводе на русский означает «удар грома».].
– Роланд? – Ален шагнул к стрелку. Осторожно, словно хирург,
вонзающий скальпель в тело пациента, просунул правую руку между хрустальным
шаром и лицом Роланда. Реакции не последовало. Ален убрал руку, повернулся к Катберту.
– Можешь ты «коснуться» его? – спросил Берт. Ален покачал головой.
– Нет. Его разум словно унесся далеко-далеко.
– Мы должны его разбудить. – Голос Катберта дрожал от
волнения.
– Ванней говорил нам, что если слишком быстро выводить
человека из глубокого транса, он может сойти с ума, – ответил Катберт. –
Помнишь? Не знаю, решусь ли я…
Роланд шевельнулся. Розовые озера, появившиеся на месте его
глаз, начали расти, губы решительно сжались, как бывало с ним в мгновения
высшего напряжения.
– Нет! Они не устоят! – От голоса Роланда по коже Алена и
Катберта побежали мурашки. То был не его голос, во всяком случае, принадлежал
он не юноше, но мужу.
– Нет, – гораздо позже сказал Ален, когда Роланд спал, а они
с Катбертом сидели у костра. – То был голос короля.
Сейчас же, однако, оба молча смотрели на своего друга,
парализованные страхом.
– Когда я приду во плоти, они не устоят! Клянусь именем
моего отца, НЕ УСТОЯТ!
А потом неестественно розовое лицо Роланда перекосило, как
перекашивает лицо человека, которому открылось что-то невероятно страшное. И
вопрос о том, что они могут погубить Роланда, спасая его, отпал сам собой; оба
поняли, что магический кристалл убьет Роланда у них на глазах, если они не
вмешаются.
Во дворе ранчо «Полоса К» Роланда ударил Катберт. На этот
раз инициативу взял на себя Ален, врезал правым кулаком Роланду в лоб. Его
отбросило назад, хрустальный шар выпал из слабеющих пальцев, отсвет ужасного
розового сияния покинул его лицо. Катберт поймал Роланда, Ален – шар. Розовый
свет притягивал взгляд, пытался проникнуть в мозг, но Ален решительно затолкал
магический кристалл в мешок, более не взглянув на него, затянул веревку… но в
последний момент успел заметить, что розовый свет погас: шар признал свое
поражение, во всяком случае, в этой стычке.
Ален повернулся, поморщился, увидев синяк, расползающийся по
лбу Роланда.
– Он?..
– Отключился, – ответил Катберт на невысказанный вопрос.
– Лучше бы ему побыстрее прийти в себя.
Катберт мрачно взглянул на Алена, от его обычной веселости
не осталось и следа.
– Да, в этом ты абсолютно прав.
7
Шими стоял у нижней ступени лестницы, которая вела в
хозяйственные помещения, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что сэй Торин
вернется с дворцовой кухни или позовет его туда. Он не знал, как долго она
пробыла на кухне, но ему казалось – целую вечность. Он хотел, чтобы она
вернулась, а еще больше, чтобы привела с собой сэй Сюзан. Шими ужасно не
нравилось и это место, и этот день. Дурное предчувствие наползало, как черный
дым, поднявшийся к небу на западе. Что там случилось, связано ли это с громовым
раскатом, который он слышал раньше, Шими не знал, но ему хотелось выбраться из
Дома-на-Набережной до того, как солнце исчезнет в дыму у западного горизонта и
в небе воцарится настоящая Демоническая Луна.
Одна из дверей, соединяющих коридор с кухней, распахнулась.
Олив поспешила к нему. Одна.
– Она в кладовой, это точно. – Олив провела рукой по
седеющим волосам. – Большего я от этих двух идиотов не добилась. Я поняла, что
и не добьюсь, как только они заговорили на своем птичьем языке.
Специального слова для диалекта простолюдинов Меджиса не
было, поэтому аристократия называла его по-всякому, в том числе и птичьим
языком. Олив знала обоих ковбоев, что охраняли кладовую, не лично, конечно, но
встречала их и во дворце, и вне его. Опять же у нее не было ни малейшего
сомнения в том, что эти парни владеют не только птичьим, но и нормальным
языком. А заговорили на птичьем только для того, чтобы прикинуться, будто не
понимают ее, и избежать необходимости отвечать на вопросы. Олив им подыграла и
не стала выводить их на чистую воду, хотя местным диалектом владела и могла бы
высказать ковбоям все, что о них думает. Она уже поняла, что ковбои получили
строгий приказ держать язык за зубами.
