– Мистер Джонас? Элдред?
Он повернулся, улыбаясь, к обладательнице голоса. Не
свеженькой, с капельками росы цветочнице с большущими глазами и влажными, чуть
приоткрытыми губками, но худосочной женщине в последнем приступе молодости, с
плоской грудью, плоским задом, тонкими бледными губами, волосами, стянутыми на
затылке в тугой узел. Образу его мечты соответствовали только широко открытые
глаза. Видать, я прострелил даме сердце, с сарказмом подумал Джонас.
– О, Корделия! – Он взял ее руку в свои. – Какая ты сегодня
очаровательная!
Щечки Корделии покраснели, она захихикала, как девочка. В
это мгновение она выглядела на сорок пять, а не на шестьдесят. Но ей же не
шестьдесят, отметил про себя Джонас. Эти морщины у рта и тени под глазами…
появились недавно.
– Ты очень добр ко мне, но я знаю, что это не так. Я не
сплю, а когда женщина моего возраста не спит, она стареет на глазах.
– Прискорбно слышать, что ты плохо спишь, – посочувствовал
Джонас. – Но теперь погода переменилась и…
– Дело не в погоде. Могу я поговорить с тобой, Элдред? Я все
думала и думала, но ты единственный, к кому я могу обратиться за советом.
Улыбка Джонаса стала шире. Он подхватил Корделию под
локоток, тут уж она зарделась как маков цвет. Джонас решил, что с таким
приливом крови к голове она сможет говорить часами. И каждое ее слово обещало
быть интересным.
3
Наиболее эффективным средством для развязывания языка
женщинам определенного возраста и темперамента является чай. Поэтому Джонас, не
колеблясь ни секунды, отставил свои планы выпить кружку пива (и, возможно,
поближе познакомиться с очаровательной цветочницей). Вместо этого он усадил сэй
Дельгадо в освещенной солнцем части павильона (не так далеко от красного камня,
хорошо знакомого Роланду и Сюзан) и заказал большой чайник и пирожные. Ожидая
выполнения заказа, они наблюдали за приготовлениями к ярмарке Жатвы. В парке
стучали топоры, визжали пилы, то и дело раздавались взрывы хохота.
– Все ярмарки приятны, но именно ярмарка Жатвы вновь
превращает нас в детей, не так ли? – спросила Корделия.
– Да, конечно, – ответил Джонас, который и в детстве не
ощущал себя ребенком.
– А больше всего мне до сих пор нравится костер. – Она
смотрела на огромную поленницу, которую укладывали в дальнем конце парка.
Похожую на большой деревянный вигвам. – Мне нравится смотреть, как горожане
приносят соломенные пугала и бросают их в огонь. Варварское зрелище, но от него
у меня по коже бежит такая приятная дрожь.
– Да, – кивнул Джонас, гадая, а побежит ли у нее по телу та
самая дрожь, если она узнает, что на этот раз от трех чучел, брошенных в костер
в ночь Жатвы, будет идти запах паленого мяса, а орать они будут, как гарпии. А
если удача останется с ним, один из них будет орать дольше других, тот, что со
светло-синими глазами.
Принесли чай и пирожные, но Джонас лишь мельком взглянул на
высокую грудь прислуживающей им девушки. Сегодня его глаза видели только
очаровательную сэй Дельгадо, нервно потирающую ручонки, с написанным на лице
отчаянием.
Когда девушка отошла, Джонас разлил чай, вернул чайник на
треногу и накрыл руку Корделии своей.
– Я вижу, тебя что-то гнетет, Корделия, – проворковал он. –
Облегчи душу. Откройся своему другу Элдреду.
Губы ее сжались с такой силой, что практически исчезли, но
даже таким усилием ей не удалось унять их дрожь. Глаза налились слезами,
водохранилища переполнились, слезы потекли по щекам.
Джонас взял салфетку и, перегнувшись через стол, вытер их.
– Расскажи мне. – Голос его переполняла нежность.
– Расскажу. Я должна кому-нибудь рассказать или сойду с ума.
Но ты должен дать мне одно обещание, Элдред.
– Разумеется, милая. – Он увидел, как вновь вспыхнуло ее
лицо, и сжал ей руку. – Все, что угодно.
– Ты не должен говорить Харту. И этому пауку – канцлеру, но
главное – мэр ничего не должен знать. Если я права в моих подозрениях и он об
этом узнает, он может отправить ее на запад! – Она уже не говорила, а стонала,
словно речь шла не о подозрениях, а о свершившемся. – Он может сослать на запад
нас обеих!
Джонас, улыбаясь, сочувственно покивал.
– Ни слова мэру Торину, ни слова Кимбе Раймеру. Обещаю.
Какие-то мгновения он думал, что она не заговорит… не
сможет. Но потом ей удалось вымолвить, нет – выплюнуть единственное слово:
– Диаборн.
Он почувствовал, как его сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Улыбаться он продолжал, но не смог удержаться от того, чтобы не сжать ее руку,
заставив Корделию сморщиться от боли.
– Извини. Просто ты меня удивила. Диаборн… о нем отзываются
хорошо, но я не уверен, можно ли ему доверять.
– Я боюсь, что он был с моей Сюзан. – Теперь пришла ее
очередь сжимать руку, но Джонас этого пожатия и не почувствовал. Он все
улыбался, надеясь, что внешне его изумление никак не проявилось. – Я боюсь, он
был с ней… как мужчина с женщиной. О, как это все ужасно!
И она вновь заплакала, бросая по сторонам короткие взгляды,
чтобы убедиться, что за ними не наблюдают. Джонасу случалось видеть, как точно
так же оглядывались койоты и дикие собаки, урвав что-нибудь из еды. Он дал ей
выплакаться – ему хотелось, чтобы она успокоилась, иначе связного рассказа у
нее бы не получилось. Когда Джонас увидел, что поток слез начал иссякать, он
протянул Корделии чашку чаю:
– Выпей.
– Да. Благодарю.
Еще горячий чай она выпила чуть ли не залпом. Да у нее
луженая глотка, подумал Джонас. Корделия поставила чашку и, пока он вновь
наполнял ее. воспользовалась кружевным panuelo [платок (исп.).], чтобы вытереть
со щек слезы.
– Мне он не нравится, – продолжила Корделия. – Мне он не
нравится, я ему не доверяю, как и всем троим, приехавшим из Привходящего мира,
с их поклонами и наглыми глазами, но особенно этому. Однако если между ними
что-то произошло (а я опасаюсь, что так оно и есть), аукнется это ей, не так
ли? Именно женщина в конце концов должна противостоять плотским желаниям.
Он наклонился вперед, глаза его излучали сочувствие:
– Расскажи мне все, Корделия.
Она рассказала.
4
В, хрустальном шаре Риа нравилось все, но особый восторг
вызывало у нее его умение показать всю человеческую мерзость. Никогда розовые
глубины не открывали ей одного ребенка, который успокаивал бы другого, упавшего
во время игры, или усталого мужа, который положил голову на колени жены, или
стариков, мирно ужинавших на исходе дня, все это не представляло для
магического кристалла никакого интереса, да и для Риа тоже.
