В то время как пространство между палубами осветилось, жалобы сделались более различимыми. Признаюсь, я спускался несколько неуверенно, но успокоился, дойдя до середины трапа.
На полу лежали двадцать китайцев, спелёнутые, словно мумии, и обвязанные веревками, как колбасы; с большими или меньшими гримасами — в зависимости от темперамента, — они в нетерпении грызли свои кляпы.
Я прежде всего подошел к тому, кто показался мне главным; он был связан более толстой веревкой, и рот ему затыкал самый солидный кляп: по заслугам и почет.
Я развязал его и освободил от кляпа. Это оказался хозяин джонки, капитан Исинг-Фонг. Для начала он искренне поблагодарил меня — во всяком случае, так я это понял, — затем попросил помочь ему развязать его спутников.
Мы справились с этим за десять минут.
Каждый из тех, кого мы развязывали и освобождали от кляпа, немедленно исчезал в трюме. Мне стало любопытно, почему они так торопятся, и я увидел, как один из несчастных вышиб дно у бочонка с водой и пьет прямо из него.
Они три дня провели без воды и пищи, и поскольку от жажды они страдали сильнее, чем от голода, то первой их заботой было утолить жажду.
Двое опились и умерли; третий объелся с тем же результатом.
История этой злополучной джонки, вначале показавшаяся нам необъяснимой, на деле оказалась очень простой.
Ночью на судно напали малабарские пираты, и, после недолгого сопротивления, команда оказалась побежденной.
Следы этого сопротивления мы видели на палубе.
Затем пираты, чтобы их никто не беспокоил во время делового визита, связали и уложили, заткнув им рты, капитана и всех членов команды в твиндеке; после чего, отобрав все, что им захотелось взять, они испортили или утопили часть того, что не смогли унести.
Затем, явно надеясь еще раз навестить джонку, они взяли на гитовы все паруса, которые могли помочь судну сдвинуться с места, и бросили его на произвол судьбы.
В таком состоянии джонка чуть было не свалилась нам на голову.
Можете себе представить радость капитана и команды, когда мы освободили их — вернее, когда я их освободил, — после трехдневных мучений; в самом деле, положение, в котором они оказались, не назовешь приятным. Моим матросам бросили трап, четверо из них поднялись на палубу, двое других принайтовили люгер к корме джонки, где он показался не больше, чем шлюпка, следующая за бригом.
После чего и эти два моих матроса присоединись к нам.
Надо было помочь китайцам прийти в себя. Подданные великого императора не самые храбрые и не самые умелые на свете моряки: они кричали и размахивали руками, но у них ничего не получалось, и всю работу нам пришлось сделать за них.
После того как мы со всем управились, перевязали раненых, бросили за борт покойников и поставили паруса, китайцы решили, что им незачем продолжать путь до Мадраса, раз груз перекочевал на пиратское судно. Капитан Исинг-Фонг собрался повернуть назад. Он хотел взять в Мадрасе груз кардамона, а я как раз вез кардамон; вот только, сами понимаете, пираты первым делом прихватили с собой денежный ящик капитана Исинг-Фонга. Поскольку хозяин джонки не в состоянии был выплатить мне восемь тысяч рупий, в которые оценивался мой груз, мы договорились вместе плыть к Маниле, где у капитана был корреспондент и где он, воспользовавшись кредитом, обеспеченным ему от Малаккского пролива до Корейского, мог завершить нашу сделку. Мне было совершенно все равно, куда плыть, я ничего не имел против Филиппин и принял предложение с условием, что со мной будут советоваться об управлении судном, чтобы нам не встретиться с пиратами.
Капитан Исинг-Фонг немного покапризничал — не то из самолюбия, не то из недоверия, — но, видя, что его джонка, прежде катившаяся словно бочка, теперь рассекает воду не хуже рыбы, сложил руки на животе, закивал головой сверху вниз и два-три раза произнес: «Хи-о, хи-о», что означает «превосходно», и больше ни о чем не беспокоился.
Так что мы без всяких происшествий прошли Малакк-ский пролив и острова Анамбрас, по-прежнему без приключений обогнув маленький островок Коррехидор, стоявший, словно часовой, у входа в залив, вошли в устье Па-сига и, целые и невредимые, глубокой ночью бросили якорь перед таможенными складами.
XVIII. БЕЗОАР
— Капитан Исинг-Фонг не обманул меня и в день приезда отвел к своему корреспонденту, богатому сигарному фабриканту, который предложил либо выплатить мне восемь тысяч рупий деньгами, либо дать на эту сумму товары по ценам, по каким он один мог мне их поставить, учитывая размах его торговли и многочисленность сделок.
В самом деле, Филиппинские острова — это мировые склады: там можно найти перуанские золото и серебро, алмазы Голконды, топазы, сапфиры и корицу с Цейлона, перец с Явы, гвоздику и мускатный орех с Молуккских островов, камфару с Борнео, жемчуг с Манара, персидские ковры, росный ладан и слоновую кость из Камбоджи, мускус с Ликейских островов, бенгальские ткани и китайский фарфор.
Я должен был сделать свой выбор, остановившись на тех товарах, которые могли дать мне скорую и верную прибыль.
Собственно, мне незачем было торопиться: я неплохо заработал на моем кардамоне и решил провести некоторое время в Маниле, с тем чтобы разобраться за время своего пребывания на Филиппинах, какая отрасль коммерции может быть наиболее выгодной для человека, начавшего со ста сорока франков и теперь имеющего тридцать тысяч франков наличными, которые можно вложить в дело.
Для начала я посетил два города: испанский (Манилу) и тагальский (Бидондо).
Испанский город состоит из монастырей, церквей, приютов и прочных домов с толстыми высокими стенами, пробитыми где попало бойницами, выстроенных без всякого плана и отделенных друг от друга садами; он населен монахами и монашками, испанцами в плащах, передвигающимися в дурных паланкинах или важно выступающими с сигарой во рту, как кастильцы времен Дон Кихота Ламанчского. В городе свободно могли бы разместиться сто тысяч человек, но живет всего восемь тысяч, отчего он выглядит крайне уныло.
Это было совсем не то, что я искал; осмотрев Манилу, я с презрением покачал головой и решил познакомиться с Бидондо.
Назавтра, выпив свой шоколад, я направился в этот город простолюдинов; по мере моего приближения к нему шум жизни, которого совершенно лишена похожая на склеп Манила, все явственнее доносился до меня. Я вздохнул свободнее; мне показалось, что солнце светит ярче и листва стала зеленее.
Я поспешил пройти через укрепления и подъемные мосты воинственного города и, словно выйдя из подземелья, как только ступил на мост, который называют Каменным, почувствовал себя легко и радостно. Здесь начиналась или, скорее, отсюда широко разливалась жизнь.
Мост был забит испанцами в паланкинах, метисами, бегущими под огромными солнечными зонтами, креолами, гуляющими в сопровождении слуг, крестьянами из соседних деревень, китайскими торговцами и малайскими рабочими; весь этот шум, звон, беспорядок оказались чрезвычайно приятными для человека, который уже чувствовал себя мертвым, после того как он в течение двух дней был заживо погребен в Маниле.
