Но обожаемое создание улыбалось мне с ангельской нежностью, и всякая горечь исчезала во мне.
Между тем г-н Стифф возглавил нашу небольшую колонну и, открывая дверь, сказал жене:
— Сударыня, вот ваша спальня; она была меблирована лучшим мастером этого дела в Честерфилде. Хотелось бы, чтобы спальня пришлась вам по вкусу.
Но г-жа Стифф едва удостоила внимания изысканную меблировку этой комнаты и, оглядевшись, сказала:
— По правде говоря, сударь, вы, похоже, забыли одну важную вещь.
— Какую, сударыня?
— Прихожую… Слыханное ли дело, чтобы в спальню женщины входили одним прыжком!
Господин Стифф улыбнулся.
— О, — сказал он, — не считайте меня таким непредусмотрительным, сударыня. Я провел вас сюда потайной лестницей. Пройдите будуар, гостиную и столовую — и тогда вы найдете эту требуемую вами прихожую, которая выходит на парадную лестницу.
Госпожа Стифф кивнула, словно говоря: «Я прекрасно знаю, что вы не забыли о полагающихся мне знаках уважения», и, пройдя не останавливаясь через будуар и гостиную, направилась к прихожей, чтобы самой убедиться в ее существовании.
Затем, успокоившись на этот счет, она вернулась в будуар.
Будуар являл собою чудо убранства. Стены были затянуты шелком серовато-жемчужного цвета с рисунком в виде гроздочек вишен; кресла были обиты той же тканью, что была использована для гардин; мебель была выполнена из розового дерева и украшена фарфоровыми медальонами.
— У вас действительно тонкий вкус, господин Стифф, — сказала молодая женщина, — и будуар этот весьма недурен. — Что вы об этом думаете, мисс Смит?
— Я думаю, сударыня, — ответила Дженни с той наивностью, которая придавала очарование всем ее словам, — я думаю, что это поистине великолепно, и ничего прекраснее я еще не видела.
Когда Дженни произносила эти слова, лицо ее выражало восхищение столь неподдельное, что у меня на глазах проступили слезы.
Удар был нанесен мне прямо в сердце.
— Ну-ка, посмотрим, каково сидеть на этой софе, — произнесла г-жа Стифф.
И она в небрежной позе уселась на софу.
— Садитесь-ка рядом со мной, моя милочка, — обратилась она к Дженни, — и вы мне скажете, приятно ли здесь вам.
И, притянув к себе Дженни, г-жа Стифф усадила ее на софу.
— О, конечно же, сударыня, здесь очень приятно сидеть! — воскликнула моя жена.
Я посмотрел на Дженни взглядом, словно молившим ее о пощаде, но она была занята тем, что рассматривала обивку кресел, и не видела меня.
— О женщина! — прошептал я чуть слышно. — Это надо же, чтобы хоть в одном уголке твоего сердца ты всегда оставалась слабым созданием, вовлекающим мужчину в грех!
— А теперь, госпожа Стифф, — заявил управляющий графа Олтона, — теперь, когда вы изучили этот будуар и, похоже, он удовлетворил вас, не соблаговолите ли рассмотреть подробнее остальную часть апартаментов, на которую вы бросили лишь один беглый взгляд.
И с этими словами он с необычной галантностью, безусловно вдохновленной желанием разжечь нашу зависть, предложил руку Дженни.
Но я, будучи не в силах терпеть дальше, сказал ему:
— Приношу вам тысячу извинений, господин управляющий, но у моей жены тоже есть свой дом, ожидающий хозяйку, дом, несомненно весьма бедный по сравнению с вашим, но такой, какой я смог ей предоставить при моей большой любви и малых средствах. Так не желаешь ли пойти туда, Дженни?
— О да, да! — откликнулась она. — Идем, друг мой! Господин и госпожа Стифф нас простят… Они понимают: чем меньшим владеешь, тем больше им дорожишь.
Господин Стифф и его супруга обменялись взглядом, в котором читалось: «Они увидели то, что нам хотелось им показать; позволим же им уйти».
И господин управляющий отвесил мне глубокий поклон и сказал:
— Мы хотели бы задержать вас на обед, дорогой пастор, но, как видно, ваше нетерпение оказаться наедине со своей женой столь велико, что мы не осмеливаемся настаивать. Так что идите, счастливые супруги! Я говорю «счастливые», поскольку один латинский поэт, если не ошибаюсь, писал, что счастье — в умеренности. Уж вы-то это знаете, господин пастор, вы ведь человек ученый…
— Да, сударь, я это знаю, — прервал его я, — и, надеюсь мы, Дженни и я, дадим доказательство того, что эта общеизвестная истина верна в современном евангельском учении, так же как она была верна в античном обществе.
— Интересный поворот мысли у вашего мужа, дорогая мисс Смит, — вступила в разговор г-жа Стифф, сопроводив свои слова легким одобрительным кивком, — и я искренне сожалею, что не столь долго просвещалась в беседе с ним… Но, поскольку вы решительно хотите нас покинуть, приходится уступить вашему желанию… Прощайте же, моя милочка, и пусть вам покровительствует Небо!.. Прощайте, господин пастор!
Мы с Дженни откланялись и решили выйти через ближайшую к нам дверь, ведущую к малой лестнице, но управляющий нас остановил:
— Как же так, мой дорогой пастор! Прошу вас пройти через парадные двери… Вы достойны всего самого лучшего! Тот выход предназначен для слуг!
И, указывая нам путь, он заставил нас пройти снова через гостиную, столовую и прихожую, о необходимости которой столь язвительно заявила г-жа Стифф в ту минуту, когда усомнилась в ее существовании.
О дорогой мой Петрус, я вышел из этого дома с сокрушенным сердцем!
Эта встреча, эта роковая случайность омрачили самый прекрасный день в моей жизни, день, когда, как я надеялся, мне было даровано счастье целиком и полностью обладать Дженни, ею одной, принадлежащей только мне, без того чтобы что-то мешало исполнению моего желания и без того, чтобы у нее оставалось чувство сожаления… Но получилось так, что все это прелестное здание моих блаженных мечтаний проклятый управляющий и его жена опрокинули в жалкую действительность!
Как после этой отличной уютной кареты допустить, чтобы Дженни шла пешком?
Как после этой раззолоченной гостиной, после этого шелкового будуара, после этой обтянутой атласом спальни ввести мою Дженни в нашу маленькую комнатку с мебелью из тростника и с ситцевыми занавесками?! Разве только мои фрески, выполненные для нее, могут придать комнате ценность в ее глазах!
Но я не был великим живописцем, и эти фрески определенно померкнут в сравнении с росписями, украшавшими наддверия и простенки в апартаментах господина управляющего.
Еще накануне, перед тем как отправиться к моей Дженни и повести ее в церковь, я с такой радостью рассматривал мой отличный шкаф из ореха с его тщательно отполированными дверцами; мой стол грушевого дерева, покрытый голубым сукном, с двумя ящиками, закрывающимися на ключ! Наконец, большое зеркало, стоящее напротив открытого окна, повторяло для меня тот полюбившийся мне горизонт, созерцание которого делало меня столь счастливым, ведь благодаря этому зеркалу, представлявшему искусственный пейзаж как отражение реального пейзажа, я обладал одновременно мечтой и реальностью моего счастья.
