Длинные волосы Бетси разметались по подушке; я взяла ножницы, но, приблизившись к столь дорогой мне головке, заколебалась.
— Надеюсь, это не для того, чтобы совершить какое-нибудь нечестие или какое-нибудь кощунство?
— Это для того, чтобы сделать попытку ее спасти. Вы что, отказываете мне в просьбе?
— О, — прошептала я самой себе, — будь это нечестие или кощунство, кара за них падет на совершившего такие деяния, но не на этого безвинного ребенка, жизнь которого я вымаливаю у Господа.
Волосы Бетси скрипнули под ножницами, и я передала пастуху отрезанную прядь, завернув ее в квадратный лоскут ткани, вырезанный из платка, который прошлой ночью лежал на груди Элизабет.
Увы, розовый цвет проступившей на груди капли исчез; пройдет еще несколько дней, и кровь обретет прозрачность чистейшей воды.
Пастух, взяв ткань и прядь волос, вышел со словами:
— Через два часа я вернусь. Нищий последовал за ним.
Я же, набросив на плечи накидку и опустив на лицо капюшон, вышла из дому почти одновременно с ними.
На пороге дома стояло двое детей.
Они отступили, чтобы дать нам пройти.
— Смотри, — сказал старший брат младшему, — вот два колдуна и ведьма отправляются на шабаш.
Не знаю, куда направлялись мои спутники, но я — и я могу это сказать — шла просить милостыню из дома в дом.
Вернулась я только тогда, когда собрала шесть шиллингов.
Я отдала их вместе с теми четырьмя, которые уже предлагала пастуху из Нарберта.
Получив деньги, нищий и пастух ушли, заявив, что вскоре они принесут напиток, который исцелит моего ребенка.
Больше я их не видела.
Лишь бы только они не сотворили с прядью волос Бетси и лоскутом ее платка, которые я им дала, какое-нибудь колдовство — это все, о чем я просила Бога.
У меня оставалось только семь-восемь пенсов; к счастью, этого мне вполне хватало, чтобы дожить до ночи с 17 на 18 сентября.
XXIV. ЧТО МОЖЕТ ВЫСТРАДАТЬ ЖЕНЩИНА (Рукопись женщины-самоубийцы. — Продолжение)
Как прошла неделя после исчезновения этих двух людей, которые отняли у меня последние средства к существованию? Я постараюсь это вспомнить, для того чтобы, если какая-нибудь человеческая душа, скатываясь в бездну отчаяния, попытается удержаться, ухватившись за мою беду, она видела, что моя беда гораздо больше, чем ее собственная.
Для того, кто страдает, всегда утешение знать, что другое подобное ему существо страдало сильнее, чем он.
Я хорошо все подсчитала, говоря, что восьми или десяти пенсов мне будет более чем достаточно на ту неделю, которую, по ее расчетам, моя бедная дочь еще будет жить.
С этого времени Бетси просила у меня только воды, да и то лишь тогда, когда ее сжигала лихорадка.
Иными словами, она, похоже, уже жила небесной жизнью ангелов.
Что касается меня, я допивала то, что оставляла в своем стакане дочь.
И делала я это не потому, что испытывала потребность пить, а ради того, чтобы коснуться губами того места на стакане, которого только что касались ее губы.
Сон стал для меня столь же бесполезен, как пища; к тому же, заснув, я на время потеряла бы Бетси из виду.
Сидя возле кровати, я покидала кресло лишь тогда, когда того требовал уход за больной.
Время от времени Бетси, подремав, приоткрывала глаза и, увидев меня рядом, просила, чтобы я хоть немного отдохнула.
Но зачем мне было отдыхать? Разве нуждаешься в отдыхе, когда находишься при своем умирающем ребенке?!
Ведь, признаюсь, чем ближе подходил роковой день, тем больше я верила, что пророчество больной было истинным.
В конце концов было даже лучше, что несчастный ребенок уже на нуждался в человеческой помощи; где бы я нашла то, что она могла попросить? Что бы я делала, если из-за отсутствия денег мне отказали бы в просьбе?!
Да простит меня Господь, но сознаюсь, что ради моего ребенка я могла бы решиться и на воровство!
На то, чтобы взять денег взаймы, рассчитывать не приходилось, особенно после того, как в деревне узнали о моем попрошайничестве.
Там еще и оклеветали этот святой поступок, который, надеюсь, Господь на Небесах отметил, зная, что деньги, собранные мною как подаяние, я должна была отдать колдуну, пообещавшему мне найти сокровище, если я вручу ему десять шиллингов, прядь волос моей дочери и кусок ткани, касавшийся ее тела.
О да, он действительно обещал мне ценнейшее сокровище, сокровище, ради которого я пожертвовала бы всем чем угодно, вплоть до последней капли моей крови: он обещал мне здоровье моей дочери!
Презренный, он украл у меня не только последние мои деньги, но и последнюю мою надежду.
А, между тем дни шли за днями; чтобы как-нибудь их различать, надо бы с пером в руке записывать одно за другим тысячи огорчений, осаждавших меня. Сегодня, когда дни эти уже в прошлом, все эти огорчения растворились в одной-единственной, но безмерной муке!
Вечером 16 сентября Бетси попросила пригласить пастора. Из девяти оставшихся у меня пенсов три я отдала посланцу, отправившемуся предупредить нолтонского викария, что умирающая нуждается в его заботе.
Я сочла это более предпочтительным, чем прибегнуть к услугам пастора, сменившего здесь моего покойного супруга и заставившего меня заплатить столь дорого за его вынужденное гостеприимство.
Викарий появился около десяти вечера.
То был молодой еще человек со строгим лицом, изможденным молитвами и постами. Он наотрез отказался вступать в брак, чтобы, по его словам, еще усерднее служить бедным и несчастным.
Я уступила ему место возле кровати умирающей и, взяв в руки Библию, села в другом углу комнаты.
Тогда моя бедная девочка, два последних дня едва говорившая, собрала все свои силы, чтобы встретить служителя Господа.
После часовой беседы вполголоса викарий подошел ко мне; лицо его было мокрым от слез.
— Увы, — сказал он, — рядом с таким чистым и невинным ребенком это я грешник… Она послала за утешителем, но это не я, а она сама меня утешала! Так что на все ее страхи, на все ее сомнения, если они у нее остались, отвечайте вашей дочери с полной уверенностью: «Будь спокойна, дочь моя, Господь с тобою!»
И, сочтя бесполезным свое присутствие рядом с таким ангелом, священник удалился.
На следующий день, в десять утра, появился врач.
Пастор приходил от имени религии, врач пришел от имени науки.
Он с интересом направился к постели больной, та узнала его и протянула ему руку.
