Я ничего не сказала. Я крепко держала его руку.
— Даже вопроса не возникло о том, чье это тело, — сказал он. — Того, что мы увидели, было более чем достаточно, чтобы ее опознать. Доктор Филлипс вполне мог бы обойтись без меня. Все прошло просто, без осложнений. Там не осталось никаких следов того, что я сделал. Пуля не задела кость.
Мимо нас пролетела бабочка — глупая, что она может здесь найти.
— Ты слышала, что они говорили, — сказал Максим. — Они думают, что она попала в ловушку там, в каюте. Присяжные тоже подумают так. Филлипс скажет им это.
Он остановился. Но я все еще молчала.
— Я думаю только о тебе, — сказал он. — Больше я ни о чем не сожалею. Если бы я мог вернуться назад, я бы снова сделал то же. Я рад, что я убил Ребекку. Меня никогда не будут мучить угрызения совести из-за нее. Никогда. Но ты… Я не могу забыть, что я сделал тебе. Я глядел на тебя весь ленч, я не мог думать ни о чем другом. Оно исчезло навсегда, это забавное, юное, потерянное выражение, которое я так любил. Я убил его, когда я рассказал тебе о Ребекке. Исчезло навсегда. Ты повзрослела за одни сутки.
Глава XXII
Когда вечером Фрис принес местную газету, я увидела огромные заголовки через весь лист. Он вошел и положил газету на стол. Максима не было, он рано ушел переодеваться к обеду. Фрис чуть задержался, ожидая, может быть, не скажу ли я что-нибудь, и я подумала, что делать вид, будто ничего не случилось, когда случившееся так много значит для всех в доме, просто глупо и оскорбительно по отношению к ним.
— Это так ужасно, Фрис.
— Да, мадам, мы все очень расстроены, — сказал он.
— Мистеру де Уинтеру так тяжело проходить через все это во второй раз, — сказала я.
— Да, мадам, очень тяжело. Ну не ужасно ли быть вынужденным осматривать второе тело, после того как опознал первое. Я полагаю, теперь-то уж нет никаких сомнений в том, что останки на полу каюты — подлинные останки покойной миссис де Уинтер?
— Боюсь, что нет, Фрис. Ни малейших сомнений.
— Нам кажется очень странным, мадам, что она попалась вот так в ловушку, там, в каюте. Она была опытной яхтсменкой.
— Да, Фрис, все мы так думаем. Но несчастный случай есть несчастный случай. А как он произошел, никто из нас не знает и вряд ли узнает.
— Вы совершенно правы, мадам. Но все равно, это всех вывело из колеи. Прислуга очень расстроена. Да еще так внезапно, сразу после бала. Что-то в этом есть противоестественное, вам не кажется, мадам?
— Да, Фрис.
— По-видимому, будут производить дознание, мадам?
— Да. Чистая формальность.
— Конечно, мадам. Как вы думаете, кого-нибудь из нас могут вызвать свидетелем?
— Вряд ли.
— Я был бы только счастлив как-то вам помочь. Мистер де Уинтер знает, как я отношусь к вашей семье.
— Да, Фрис, несомненно.
— Я там, у нас, уже сто раз говорил, чтобы они поменьше болтали, но за ними разве уследишь, особенно за девушками! С Робертом я, конечно, управлюсь. Боюсь, что эта новость была большим потрясением для миссис Дэнверс.
— Да, Фрис, и ничего удивительного.
— Она поднялась к себе сразу после ленча и еще не спускалась. Элис отнесла ей чашку чая и газету несколько минут назад. Она говорит, что у миссис Дэнверс совсем больной вид.
— Ей было бы лучше не выходить сейчас, — сказала я. — Какой смысл вставать с постели и заниматься хозяйством, если ты болен? Может быть, Элис скажет ей это? Я прекрасно сама справлюсь с обедом. На пару с кухаркой.
— Да, мадам. Но я не думаю, что она больна физически, мадам. Ее потрясло то, что нашли останки миссис де Уинтер. Она была очень привязана к миссис де Уинтер.
— Да, — сказала я. — Да, я знаю.
Фрис вышел, а я быстро пролистала газету, прежде чем Максим сошел вниз. На первой странице был целый столбец с кошмарной фотографией Максима, снятой не в фокусе, вероятно, лет пятнадцать назад. Было ужасно видеть его лицо на газетной странице, глаза в глаза. Внизу было несколько строк обо мне, где рассказывалось, на ком Максим женился во второй раз, и говорилось, что мы только что дали в Мэндерли бал-маскарад. Все это, напечатанное черной типографской краской, выглядело так возмутительно, так бесчувственно с нашей стороны! Не прошло и года, как утонула красавица и умница Ребекка, любимица всех, кто ее знал (так они описывали ее), а весной Максим уже снова женится, привозит молодую жену прямо из-под венца в Мэндерли (так там было сказано) и дает в ее честь костюмированный бал. И вот на следующий день на дне залива в каюте ее яхты находят тело его первой жены.
Все это было так, хотя и сдобрено небольшими неточностями, которые приукрашивали всю историю, давая пищу для всевозможных домыслов сотням читателей, желавшим получить за свои деньги хороший товар. Максим выглядел гнусным, этаким сатиром. Привез «юную новобрачную» (как они назвали меня) в Мэндерли и закатил на все графство бал, словно мы только и мечтали, что выставить себя напоказ перед целым светом.
Я спрятала газету под диванной подушкой, чтобы Максим ее не видел. Но утренние выпуски я утаить не смогла. В лондонских газетах тоже были статьи. Они поместили фотографию Мэндерли и под нею текст. Мэндерли и Максим были сенсацией. Максима назвали там «Макс де Уинтер». Это звучало непристойно, цинично, ужасно. Все газеты всячески обыгрывали то, что тело Ребекки нашли на следующий день после маскарада, как будто в этом было что-то преднамеренное. В двух газетах употреблялся один и тот же эпитет — «иронический». Да, пожалуй, все это было ироническим. Одним словом, газетчики состряпали вполне завлекательную историю. Я смотрела, как Максим читает газеты одну за другой, местную напоследок, и становится все бледней и бледней. Он ничего не сказал. Только посмотрел на меня через стол, и я протянула к нему руку.
— Будь они прокляты, — прошептал он. — Будь они прокляты. Будь они прокляты!
Я представила, что бы они написали, если бы знали правду. Не одну колонку, а пять или шесть. Плакаты на улицах, мальчишки-газетчики, кричащие возле входа в метрополитен. Ужасное слово из восьми букв посредине плаката, из восьми больших черных букв.
После завтрака пришел Фрэнк. Бледный, измученный, словно после бессонной ночи.
— Я приказал, чтобы на коммутаторе все звонки из Лондона переключали на контору, — сказал он. — Не важно, кто звонит. Если репортеры, я с ними управлюсь. И со всеми прочими тоже. Не хочу, чтобы вас обоих тревожили. Уже было несколько звонков от соседей. Я говорил им одно и то же: «Мистер и миссис де Уинтер благодарят за сочувствие и надеются, что их друзья поймут, почему в течение ближайших дней они не будут принимать посетителей». Около половины девятого звонила Лейси. Она хотела сразу же приехать.
— О Боже… — начал Максим.
— Все в порядке. Я сказал ей честно, что, по-моему, ее приезд вряд ли чем-нибудь поможет. Что вы не хотите видеть никого, кроме миссис де Уинтер. Она спрашивала, на когда назначено дознание, я сказал, что это еще окончательно не решено. Но нам вряд ли удастся помешать ей прийти, если об этом будет в газетах.
