– Может, вернемся?
– Зачем тебе мобильный? – удивляется Стас.
В деревушке всего семь домов, большинство из них стоит с
закрытыми ставнями, дачный сезон кончился.
– Номер дома помнишь? – спрашивает Стас.
– Третий.
На почтовом ящике краской выведена фамилия бывших владельцев
«Каратаевы». Оставив машину возле крыльца, Стас прошелся по деревне. Я достаю
ключ из конверта и отпираю замок. В доме очень холодно. Я сижу на стареньком
диване, оглядываюсь. Обыкновенный деревенский пятистенок, кухня, передняя. Мебель,
свезенная сюда за ненадобностью. Возвращается Стас.
– Мне здесь нравится. Останемся ночевать?
– Холодно.
– Со мной тебе станет жарко.
Он обнимает меня, ищет мои губы, а я думаю: «Никто не знает,
что мы здесь». Но через мгновение я рвусь ему навстречу и ни о чем не жалею.
Потом мы тихо лежим в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга. У меня
ровное дыхание, замедленное, у меня безвольные руки. Стас лежит сосредоточенный
и ждет, когда я усну. Слабо шевельнулся, поцеловал меня, замер, приглядываясь.
Легко поднялся. Он двигается почти бесшумно, но я слышу его шаги. Слышу, как он
ходит по дому, как открывает люк подпола в кухне, как спускается вниз. Я лежу
на спине, таращусь в потолок и стискиваю рот рукой. А когда глухие удары там
внизу стихают, встаю, одеваюсь и иду в кухню. Сажусь на широкую скамью за
столом и жду Стаса. Он поднимается по ступенькам из подпола. Сначала я вижу
затылок, потом спину, потом «дипломат» в его руке. Стас оборачивается, губы
кривятся в усмешке.
– Подслушиваешь, подглядываешь, хорошая девочка?
Он пнул ногой крышку люка, она с грохотом захлопнулась, и я
вздрогнула.
– Ты это искал? – спрашиваю я, кивнув на
«дипломат». – Что там? Деньги?
Он смеется.
– Старые газеты, которыми можно растапливать печь.
Развел меня твой муженек… в дураках оставил.
Он садится за стол, отпихнув ногой «дипломат».
– Значит, все-таки деньги, – тихо говорю я.
– Дура ты, Принцеска… деньги… Миллион долларов США.
Классно звучит, а?
Я опять подумала: никто не знает, где я. Кто будет искать
меня здесь, кому это придет в голову? Агатка решит, что мы сбежали. И будет
ждать весточки, долго будет ждать, может, всю жизнь. Я смотрю на свои руки, они
двигаются по столу, словно плетут кружево. Вздрагивают, замирают и снова
двигаются.
– Ты убьешь меня? – спрашиваю я, Стас усмехается.
– Ты даже не представляешь, как мне не хочется этого
делать. – Я киваю, а он качает головой. – Мотать отсюда надо,
осточертел мне этот городишко. Муженек твой меня за яйца держал, я думал,
избавлюсь от него и заживу распрекрасно на его деньги. Теперь отбывать придется
налегке. Накрылась мечта.
Он поднимается, зачерпывает ковшом воду из ведра, долго
пьет, стоя ко мне спиной, а я вспоминаю письмо Вадима. Из всех углов медленно
накатывает ужас, холодя спину, а в груди печет и больно. Я могла позвонить
Агатке, я могла остаться дома. Мне вдруг становится смешно: если бы мы были не
в глухой деревушке, а в городе, я закричала бы «Помогите!» и бросилась к людям,
а потом смотрела бы, как Стаса сажают в машину с наручниками на руках? Нет. Я
бы так же молча сидела, как сейчас. Я стискиваю зубы и говорю:
– Наверное, если быстро, то не очень больно.
Стас смотрит на меня долго, может, минуту, может, две,
подходит, заглядывает в глаза. Как он меня убьет? И тут я понимаю. Конечно.
Даже Агатка поверит, что я не выдержала… Однажды кто-нибудь заберется в пустой
дом и найдет меня… Я сглатываю ком в горле, смотрю в глаза Стаса,
темные-темные, а он вдруг начинает смеяться:
– Поняла, Принцеска, вижу, что поняла. Ты умненькая.
Горло сдавливает, словно на шее уже стянута петля. Я отвожу
взгляд. Если глаза – зеркало души, какая у тебя душа, Стас? Я представила, что
будет дальше, вновь стиснула зубы. Помоги мне, помоги мне, помоги… Голос
пробивается с трудом, хриплый, не мой.
– Я боюсь, – говорю я.
Стас качает головой.
– Ты чокнутая. Ты ведь даже кричать не будешь. Так
ведь? Вижу, не будешь. Ты сама голову в петлю сунешь, я скажу, и ты сделаешь.
Черт-те что. – Он тихо и зло смеется, резко выпрямляется. – Ладно, не
знаю, что для тебя хуже.
Он идет к выходу, снимает куртку с вешалки, он уже открывает
дверь, когда я, опомнившись, зову:
– Стас…
– Ну, что? – недовольно спрашивает он.
– Эти деньги… Скажи, найди ты их, ты был бы счастлив?
– Без дурацких вопросов никак нельзя?
– Я знаю, где они.
Он хмурится, стоя возле двери, а я поднимаюсь и иду в
погреб. Слева, там, где полки, отсчитываю седьмой кирпич снизу, он легко
поддается. Стас стоит наверху с фонариком в руках. Я вынимаю кирпич, второй,
третий, зачем-то аккуратно складывая их возле ног, потом просовываю руку в
образовавшуюся дыру и достаю спортивную сумку из плотной непромокаемой ткани.
Протягиваю ее Стасу, глядя на него снизу вверх. Я думала, он сразу уйдет, но он
протягивает мне руку, помогает выбраться из погреба. Мы возвращаемся в кухню.
Сумка на столе, Стас расстегивает молнию. Проводит рукой по банкнотам, берет
пачку, проверяет и улыбается.
– Значит, не зря. – Я сижу на лавке и смотрю на
него. – Как ты узнала о тайнике?
– Вадим…
– А, письмо. – Стас качает головой. – Ты и
вправду чокнутая. – Вынимает из сумки несколько пачек, бросает на
стол. – Держи, я думаю, это будет справедливо.
Он подхватывает сумку и идет в сени, на ходу застегивая
куртку. Дверь распахивается, а потом закрывается с глухим стуком. Я сижу и
слушаю его шаги. Заработал мотор. Звук удаляется, становится тише, пока не
исчезает совсем. Я поднимаюсь, оглядываюсь, с трудом понимая, что должна
сделать. Я не знаю, зачем иду в чулан, зажигаю свет в коридоре и распахиваю
узкую дверь. В полумраке с большого ржавого крюка свисает бельевая веревка.
Вместо того чтобы бежать, я делаю шаг вперед. Дверь захлопнулась, хотя, может,
это все-таки я ее закрыла. Крючок от удара соскальзывает, но я этого не
замечаю, я молочу по двери кулаком, ору, а потом сползаю на пол и смотрю на
веревку.
Когда в оконце медленно вползает рассвет, я поднимаюсь,
отпираю дверь и иду в кухню. Заворачиваю доллары в старую газету.
