Он стоял все так же, понурив голову, и не ответил ей. Тогда она повторила снова, не замечая, что ее бледные губы скривила странная, почти презрительная усмешка:
– Коли ты не хочешь, я останусь…
Он отвернулся; тогда она прошла мимо него, неслышно выскользнула в дверь и тихонько притворила ее за собой.
Стояла непроглядная тьма; звезды беспокойно вспыхивали и мерцали в частых порывах южного ветра. Кристин добралась еще только до тропинки, протоптанной между изгородями, а ей чудилось, будто она вышла в целую вечность. Бесконечный путь уже пройден, и такой же путь лежит впереди, и ей никогда не закончить того, ради чего она вышла из дома в эту ночь…
Самый мрак, казалось, воздвигает неодолимую преграду на ее пути. Кристин топала по грязи, изрытой колесами телег. По дороге недавно свозили хлеб, и ее развезло во время оттепели. Она отвоевывала каждый шаг у ночи и ледяной сырости, которая сковывала ноги, проникала сквозь одежду
,наливала свинцовой тяжестью полы плаща. Изредка облетевший лист задевал ее по лицу, и тогда ей казалось, будто какое-то живое существо в темноте дотрагивается до нее – легко, но с уверенностью в своем могуществе: «Вернись…»
Теперь она вышла на большую дорогу, здесь стало легче идти: дорога поросла травой, и Кристин уже не приходилось месить ногами грязь. Она чувствовала, что лицо ее окостенело, напряженное тело натянуто, как струна, – каждый шаг неотвратимо приближал ее к лесу, через который ей надо было пройти. В ней росло какое-то цепенящее бессилие: нет, она не осмелится войти в эту кромешную тьму! Но ей не приходило в голову повернуть к дому. От страха она не чувствовала собственного тела, но продолжала двигаться, точно во сне, уверенно обходя камни, коряги и лужицы, бессознательно стараясь не споткнуться, не замедлить шагов, не поддаться страху.
Теперь ели шелестели совсем близко; она шла между ними все с тем же спокойствием лунатика, различая каждый шорох и едва осмеливаясь мигать в темноте. Она двигалась навстречу рокоту реки, тяжелым вздохам в хвое и журчанию ручья, бежавшего по камням, проходила мимо и шла дальше. Один раз с каменистого склона сорвался камень, точно сброшенный чьей-то невидимой рукой, – ее мгновенно бросило в пот, но она не посмела ни замедлить, ни ускорить шаги…
Теперь глаза Кристин настолько привыкли к темноте, что, выйдя из леса, она сразу различила поблескивающую ленту реки и воду на болотах. Усадьбы выступили из мрака, во дворах чернели темные кучки домов. Небо тоже стало понемногу светлеть; она чувствовала это, хотя не смела поднять глаз к уходившим в самую высь исполинским черным кручам. Но она понимала, что скоро настанет час, когда взойдет лука…
Она старалась подбодрить самое себя: через четыре часа настанет утро, во дворах появятся люди, начнется дневная суета. Тьма уже поредела, над гребнями гор стало светлеть. Да и путь ее недолог: при дневном свете от Формо до церкви – рукой подать. А к рассвету она уже давно будет дома. Но она чувствовала, что это будет уже не та Кристин, какой она была, прежде чем пуститься в этот путь…
Кристин знала: будь это один из ее сыновей, она никогда не осмелилась бы прибегнуть к такому крайнему средству – отвести руку создателя, если он протянул ее к живой душе. Когда в молодости ей случалось сидеть над своими больными малютками и сердце ее обливалось кровью от страха и жалости, она старалась твердить, чувствуя, что силы ее иссякают; «Господи, ты возлюбил их больше, чем я… Да свершится воля твоя…"
А теперь она ночью шла к церкви, превозмогая собственный страх… Она
хотеласпасти этого ребенка – чужого ребенка, спасти – кто знает, для чего.
…Бот видишь, Симон Дарре, ради самого дорогого, что есть у тебя на земле, и ты принял больше того, что человек по праву и чести может принять от другого человека…
"Коли ты не хочешь, я останусь…» И у него не хватило духу ответить. В тайниках сердца она понимала: если бы ребенок умер, Симон нашел бы в себе силы перенести и это горе. Но она нанесла ему удар в тот единственный миг, когда Симон был готов сломиться, и, схватив свою добычу, унесла ее с собой. Она должна была расквитаться с ним – теперь он знает, что ей тоже пришлось увидеть его в такую минуту, когда он
нетвердо стоял на ногах…
Потому что он слишком много знал о ней. От него, человека, которого она отвергла, она принимала помощь всякий раз, когда надо было спасать того, кого она избрала. Ее обманутый жених был тем, к кому она обращалась всякий раз, когда ей приходилось защищать свою любовь. И она ни разу не обратилась к нему втуне: в ответ на каждый ее зов он выступал вперед и, как щитом, прикрывал ее своей силой и добротой.
…И вот она вышла ночью из дому, чтобы уплатить ему часть долга, который тяжким бременем лежал на ее душе, хотя прежде она никогда не подозревала об этом.
В конце концов Симон заставил ее почувствовать, что он сильнее их обоих – ее самой и избранника, которому она отдала свою любовь. Она поняла это еще в тот день, когда они втроем столкнулись лицом к лицу в непотребном доме в Осло, только тогда она не хотела замечать, что этот круглолицый, дородный насмешливый юнец был сильнее, чем…
И вот теперь она идет по этой дороге, не смея воззвать ни к одному из святых заступников, и берет на свою душу этот грех ради того… Она сама не знает, ради чего… Неужто из мести – из мести за то, что ей не раз пришлось убедиться, насколько он благороднее их обоих…
Теперь ты поймешь, Симон: когда дело идет о спасении того, кто дороже собственной души, грешный человек хватается за любое, любое средство…
Когда она поднялась на церковный холм, луна уже взошла над гребнями гор. И тут на Кристин обрушилась новая лавина страха: лунный свет одел призрачной дымкой черную, как деготь, глыбу холма; сама церковь, подернутая этой легкой пеленой, казалась грозной и зловещей. Впервые в жизни, увидев крест на холме, Кристин не осмелилась приблизиться к нему и преклонить колена перед святыней. Она нашла самое низкое место в кладбищенской ограде, сложенной из дерна и камней, и перелезла через нее.
В густой росистой траве, словно лужицы, кое-где поблескивали надгробные плиты. Кристин пошла напрямик к могилам бедноты на южном конце кладбища.
Она искала могилу бедняка, забредшего когда-то в их поселок. Однажды зимой его нашли замерзшим в горах; две его дочери-сироты остались на попечении прихода и переходили из дома в дом, пока Лавранс, сын Бьёргюльфа, не оставил их у себя Христа ради, и они росли и воспитывались в Йорюндгорде, под присмотром хозяев. Акогда пришла пора, отец Кристин сам нашел для них честных, работящих женихов и дал в приданое за девушками коров, телят и овец, а Рагнфрид добавила к этому постели и железный котел. Теперь обе женщины жили в полном достатке, какой был им доступен. Одна из них была служанкой Рамборг, и Рамборг крестила ее ребенка…
– Удели же мне кусок дерна с твоей крышы, Бьярне, для сына Рамборг. – Опустившись на колени, Кристин вынула нож.
Погрузив пальцы во влажный от росы дерн, она почувствовала на лбу и над верхней губой ледяные капельки пота. Земля не поддавалась – ах, это корни – она перерезала их взмахом ножа.
