Лавранс высвободился из-под руки собеседника; лицо его стало замкнутым и холодным:
– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать!
Оба некоторое время смотрели друг на друга; потом господин Борд заговорил:
– Я хочу сказать, что Эрленд говорил мне, будто они по клялись друг другу в верности самыми страшными клятвами. Может быть, вы на это ответите, что имеете власть разрешить от клятвы свою дочь, раз она клялась без вашего согласия. Но Эрленда вы разрешить не можете!.. И я вижу только одно: главное препятствие заключается в вашей гордыне и в вашей ненависти ко греху. Но мне кажется, что тут вы хотите быть строже самого Господа Бога, Лавранс, сын Бьёргюльфа!
Лавранс ответил несколько неуверенным голосом:
– Возможно, что в ваших словах есть доля правды, господин Борд. Но больше всего я был против этого брака потому, что считал Эрленда не таким надежным человеком, чтобы в его руки передать судьбу моей дочери.
– Я думаю, я теперь могу поручиться за своего приемного сына, – глухо сказал Борд. – Он так любит Кристин, что, я знаю, если вы отдадите ее ему, он будет вести себя хорошо и у вас не будет причин жаловаться на зятя.
Лавранс ответил не сразу. Тогда господин Борд протянул ему руку и проникновенно сказал:
– Во имя Бога, Лавранс, сын Бьёргюльфа, дайте свое согласие!
Лавранс вложил свою руку в руку Борда:
– Во имя Бога!
Рагнфрид и Кристин были позваны наверх, и Лавранс объявил им о своем решении. Господин Борд почтительно приветствовал обеих женщин, господин Мюнан пожал руку Рагнфрид и обратился к хозяйке дома с церемонным приветствием; но Кристин он приветствовал поцелуем на иностранный манер и торопился при этом. Кристин почувствовала, что отец все это время смотрел на нее.
– Как тебе правится твой новый родич господин Мюнан? – насмешливо спросил он, оставшись с ней вечером на минуту наедине.
Кристин умоляюще взглянула на отца. Тогда он несколько раз погладил ее по лицу и больше ничего не сказал.
Когда господин Борд и господин Мюнан отправились на покой, Мюнан сказал:
– Многое бы я дал, чтобы посмотреть, какое лицо сделал бы этот Лавранс, сын Бьёргюльфа, если бы услышал всю правду про свою драгоценную дочку! А то нам с тобой пришлось на коленях умолять о том, чтобы Эрленду отдали в жены женщину, которую он много раз приводил к себе в дом Брюнхильд….
– Держи язык за зубами, – раздраженно ответил господин Борд. – Самым скверным со стороны Эрленда было, что он заманивал этого ребенка в такие места; старайся, чтобы Лавранс никогда об этом не пронюхал; для всех будет лучше, если они о6а станут теперь друзьями.
Было решено, что обручение будет отпраздновано в ту же осень. Лавранс сказал, что он не сможет устроить большого пиршества по этому случаю, потому что прошлый год был у них в долине неурожайный; но зато он берет на себя расходы по свадьбе, которая должна быть сыграна в Йорюндгорде с подобающей пышностью. И потребовал опять, сославшись на неурожай, чтобы между обручением и свадьбой прошел год.
VI
Обручение по различным причинам все откладывалось: получалось только к Новому году, но Лавранс согласился, чтобы свадьба не откладывалась из-за этого; ее должны были отпраздновать сразу же после Михайлова дня, как и было условленно раньше.
Итак, Кристин жила в Йорюндгорде законной невестой Эрленда. Вместе с матерью пересматривали они все накопленное для Кристин приданое, стараясь еще больше увеличить вороха постельного белья и платья, потому что Лавранс ничего не хотел жалеть, раз уж он решил отдать свою дочь владельцу Хюсабю.
Кристин сама себе удивлялась; отчего она теперь не радуется? Но по-настоящему вообще никто не радовался в Йорюндгорде, несмотря на все оживление и суету.
Родители болезненно тосковали по Ульвхильд – это Кристин понимала. Но понимала также, что они не только поэтому так молчаливы и грустны. Они были ласковы с Кристин, но когда разговаривали с ней о ее женихе, Кристин чувствовала, что они делают над собой усилие и говорят об Эрленде только для того, чтобы порадовать ее и выказать ей свое дружеское расположение, а не потому, что им самим хотелось поговорить о нем. И они не стали благосклоннее относиться к ее браку, когда познакомились с женихом. Сам Эрленд был неразговорчив и держал себя сдержанно в течение тех нескольких дней, которые он провел в Йорюндгорде во время помолвки, и Кристин думала, что иначе и быть не могло – ведь он знал, что отец ее неохотно дал свое согласие.
Сама же она едва ли обменялась с Эрлендом и десятью словами с глазу на глаз. И было странно и непривычно сидеть рядом на глазах у всех людей; теперь им почти не о чем было говорить, потому что прежде между ними было так много скрытого и тайного. В глубине ее души поднимался какой-то неопределенный страх, смутный и непонятный, но никогда ее не оставлявший: она боялась, что теперь, когда они поженятся, им, может быть, так или иначе придется трудно из-за того, что они уже раньше были слишком близки друг к другу, а потом слишком долго были совсем разлучены.
Но она попробовала отогнать от себя этот страх. Предполагалось, что Эрленд приедет погостить к ним в Йорюндгорд на Троицу; он спросил Лавранса и Рагнфрид, не будут ли они иметь что-нибудь против его приезда; Лавранс засмеялся и ответил, что он, конечно, хорошо примет своего зятя, – Эрленд может быть в этом уверен!
На Троицу они смогут вместе гулять, смогут поговорить друг с другом, как в былые дни, и тогда, должно быть, исчезнет эта тень, которая легла между ними из-за долгой разлуки, когда они были предоставлены самим себе и в одиночку несли каждый свое.
На Пасху Симон, сын Андреса, и его жена приехали к себе в Формо. Кристин видела их в церкви. Жена Симона стояла неподалеку от нее.
"Она, должно быть, гораздо старше его, – подумала Кристин, – ей, верно, лет тридцать". Фру Халфрид была хрупка, невысокого роста и худощава, но лицом необычайно прелестна. Даже матовый отблеск ее темно-русых волос, выбивавшихся волнами из-под полотняного платка, казался таким мягким, и глаза ее были полны доброты и мягкости; они были большие, серые, с золотыми искорками. Все черты ее лица были тонки и чисты, но она была несколько бескровна, с сероватой, бледной кожей лица, а когда открывала рог, то видно было, что у нее нехорошие зубы. Она казалась слабенькой и, должно быть, часто болела – уже несколько раз у нее был выкидыш, как слышала Кристин. Кристин спрашивала себя, как-то живется Симону с этой женой.
Обитатели Йорюндгорда и Формо несколько раз издали обменивались приветствиями, встречаясь на церковном холме, но не заговаривали друг с другом. Но на третий день Симон пришел в церковь без жены. Тут он подошел к Лаврансу, и они некоторое время беседовали. Кристин слышала, что упоминалось имя Ульвхильд. Потом Симон заговорил с Рагнфрид. Рамборг, стоявшая с матерью, очень громко сказала:
– Я хорошо тебя помню, я знаю, кто ты!
