Слова Родионова весь вечер не давали мне покоя, да и ночью
спала я плохо и все к чему-то прислушивалась. Ровно в половине первого раздался
тихий свист. Поначалу я подумала: может, это птица какая в тишине вскрикнула?
Затем заскрипела половица в сенях, а я подняла голову от подушки: тишина.
Полежав минут десять и сообразив, что уснуть не получится, я оделась и вышла из
комнаты, постояла в коридоре и, решив проверить кое-какие догадки, направилась
к комнате Данилы. Мое внимание привлекло окно в конце коридора, я подошла и
убедилась, что оно было плотно закрыто, но не заперто. Я без стука распахнула
дверь в комнату Дьяконова и замерла: Данила горой возвышался на диване и, судя
по всему, сладко спал, при этом даже похрапывая. Пожав плечами, я закрыла дверь
и направилась к себе, притормозила возле Сенькиной комнаты и, аккуратно
приоткрыв дверь, заглянула. Через миг я распахнула ее настежь и влетела в
комнату: постель была пуста, на подушке лежал том Достоевского. «Бесы», —
прочитала я, хотела рявкнуть в сердцах, но передумала: как-никак я в гостях и
должна вести себя прилично. Через пять минут я была уже вблизи церкви и вертела
головой во все стороны, стараясь отгадать, куда мог деться Сенька. Нечто темное
мелькнуло возле колокольни, и я бросилась туда, но на всякий случай держалась в
тени. Осторожно выглянула и смогла убедиться, что воровски крадется вовсе не
племянничек, а новый нищий, которому так приглянулось кладбище, что он здесь
днюет и ночует. Присматривая за ним, я двигалась в том же направлении, стараясь
не производить шума. Вдруг нищий исчез, точно сквозь землю провалился, а я
выругалась. «Ну и черт с ним, — решила я. — Надо Сеньку найти и
прекратить это ночное хулиганство». В то же мгновение луна (было полнолуние, и
луна с вечера выплыла такая, хоть волком вой), так вот, в то же мгновение луна
спряталась за тучку, сделалось темно, а я, глядя на ковш Большой Медведицы,
подумала: «Все как нарочно, кладбище большое, где мне искать Сеньку, да еще в
темноте?»Печалилась я недолго, призвав на выручку свою врожденную гениальность:
если учесть, что все последние события так или иначе крутятся вокруг могилы
Турка, там скорее всего и стоит посмотреть. И я направилась к аллее, которая
успела осточертеть мне прямо-таки до изжоги. Шла я осторожно, не желая спугнуть
племянничка, и вскоре услышала шаги: кто-то весьма торопливо двигал по
тропинке, идущей со стороны калитки на Красномилицейской. На всякий случай я
свернула с дорожки и, держась поближе к надгробиям, чтобы в случае надобности
укрыться за ними, прошла еще метров двадцать. Внезапно впереди вспыхнул огонек
зажигалки и низкий мужской голос сказал:
— Дураки, фонарь не взяли.
— Зачем он тебе? — ответил другой мужской
голос. — Лунища такая…
— Ну и где твоя лунища?
— Сейчас выглянет.
— Давай подождем.
— Чего ждать-то? Тут три шага осталось.
— Три шага, — передразнил первый голос, явно
нервничая. — Без фонаря ночью шею свернешь.
— Фонарь заметить могут.
— Кто?
— Здесь на кладбище дом, священник живет.
— Спятил он, что ли?
— Откуда я знаю? Может, ему положено здесь жить, вон
церковь, значит, должен быть поп, вот и живет.
— Я б ни за какие деньги на кладбище жить не стал.
— Покойников боишься? — хихикнул второй, и тут
третий голос совсем рядом спросил с грустью:
— А чего нас бояться?
Стало очень тихо, а я, приглядевшись, увидела в конце
тропинки силуэты двух мужчин, они стояли неподвижно с лопатами в руках.
— Слышал? — трагическим шепотом спросил один.
— Почудилось, — отмахнулся другой, но безо всякой
уверенности. — Побыстрее сделаем дело и свалим отсюда.
— Сделаем… без фонаря… а темень…
— Отвяжись… Зажигалкой не чиркай, вдруг у. попа
телефон? Вызовет ментов… не хватает только, чтобы они нас здесь застукали.
Парни свернули к салтыковскому склепу, а я сообразила: путь
они держат к заветной могилке, а зачем им лопаты, гадать не надо. Пора вызывать
милицию и брать их с поличным, но для начала следовало убедиться, что догадки
мои верны.
Я ускорила шаг; в темноте налетела на поваленный могильный
камень и шлепнулась на землю, а лбом изловчилась к этому самому камню
приложиться.
— Ой! — взвыла я, забыв про конспирацию. Потрясла
головой, пошарила вокруг руками и уже встала на колени, как вдруг моего локтя
коснулось что-то влажное и холодное. Я вторично тюкнулась лбом в камень, бормоча
«святые угодники», и, разом припомнив все кладбищенские страшилки, собралась
отдать богу душу. Рядом что-то задышало часто-часто, а моего лица коснулось
нечто шершавое и на сей раз теплое. Шершавое и теплое — это, вне всякого
сомнения, язык собаки, следовательно, холодное и влажное — ее нос.
— Кузя, — выдохнула я и, проверяя свою догадку,
протянула руку: так и есть, конечно, Кузя. Значит, и Чугунок где-то по
соседству. Пес еще раз меня лизнул, а я сердито зашептала:
— Тебе не стыдно? Ладно эти шельмецы, у них ума нет
вовсе, а ты, серьезный пес, и бродишь по кладбищу, как привидение. — Кузя
слабо тявкнул, а я, зажав ему пасть, поднялась и сказала:
— Пошли. — Сделала пару шагов и позвала тихонечко:
— Васька, Сенька, идите сюда, глупо прятаться, у меня
Кузя.
Никто не ответил, повторять свои просьбы громче я не
рискнула, двое с лопатами могли услышать, в этом случае взять их с поличным
вряд ли удастся.
На все эти глупости я потратила довольно много времени,
парни успели скрыться, и теперь я почти бежала. Кузя несся рядом и ужасно
сопел.
— Потише ты, — проворчала я и, потеряв
бдительность, едва не наткнулась на парней с лопатами. Они стояли на узком
пятачке возле склепа Салтыковых и разговаривали.
— Здесь кто-то есть, — бормотал один.
— Вот придурок.
— Говорю тебе, есть.
— Идем, чего тут стоять.
— Куда идти-то, не видишь, с тропинки сбились, кругом
одни ограды, вот чертово место.
В этот момент из-за облака как по заказу выплыла луна, парни
повернули головы, высматривая путь, и дружно сказали:
