– Вот сюда, – сказала Кати. – В эту дверь.
Я огляделся с сомнением. Даже учитывая местные масштабы, это
нисколько не походило ни на научный центр, ни на контрразведку. В комнате с
белеными стенами стояли диван, стол и небольшой шкафчик. На столе дряхлая
электроплитка и разобранный пистолет. И все.
– Ты куда это меня привела? – полюбопытствовал я,
глядя в окно на крохотный дворик, заваленный хламом – автомобильные покрышки,
ломаные ящики и старое железо. Черт знает что.
– Здесь мы отдыхаем.
– Мне работать нужно, а не отдыхать.
– Ничего подобного, – отмахнулась Кати, извлекая
из шкафчика банки и пакеты. – Сейчас я тебя накормлю и сварю кофе, а то на
тебя смотреть грустно.
Я и сам знал, что на меня смотреть грустно: за двое с
половиной суток я почти ничего не ел, не спал по-человечески, а голова болела
как-то особенно, как никогда раньше не болела – противно, сверляще.
– Ложись и спи.
– Да не стоит.
– Ну конечно. – Она насмешливо взглянула мне в
глаза. – Как это такому несгибаемому и волевому проявить слабость перед
девчонкой? Это ж подумать стыдно… Вались на диван и спи, ясно?
Я прилег, закрыл глаза, но из этого не получилось ничего
путного – тут же, словно чертик из коробочки, вынырнул небезызвестный Тимбус
Серебряный Кролик, веселый, полупьяный, с полным ртом золотых зубов и
старомодными усиками щеточкой. Я напомнил ему, что мы, собственно, пристрелили
его в Гонконге два года назад, но он объявил, что это мелочи, и стал приставать
с идиотскими вопросами: люблю ли я венгерскую кухню и эквадорскую керамику и не
кажется ли мне, что операция «Ронни-шесть» была дурно спланирована и с самого
начала обречена на провал, и просто удивительно, что нам тогда удалось
выиграть? Предположим, «Ронни-шесть» действительно была продумана топорно и
того, кто это допустил, давно погнали со службы, но я не мог позволить
какому-то паршивцу, тем более мертвому, хаять мою контору, и начался долгий
спор, причем мы все время переходили на личности. Когда я послал его к чертовой
матери, догадавшись наконец, что он мне снится, оказалось, что кофе давно
готов, пора вставать и вообще я сплю уже три часа.
– Сколько городов ты посетил во время своих служебных
разъездов? – спросила Кати.
– Да штук двести, – сказал я и проснулся
окончательно. – Кой черт, зачем тебе мои города?
– Так. Иди ешь.
Все, что она выставила на стол, я смолотил, как оголодавший
бегемот, торопясь к архивам, и кофе допивал на ходу, едва ли не в коридоре.
Архив, разумеется, идеально гармонировал со всей здешней патриархальностью. В
маленькой комнате с одним окном стояли стеллажи, три штуки, с табличками
соответственно: «Город», «Вурдалаки», «Разное». Городу были отведены три папки,
вурдалакам – восемь, разному – одна. Остальные полки были первозданно пусты.
Что ж, отделение МСБ в Антарктиде состоит из комнатки три на четыре, стола,
стула, селектора и сержанта Боргленда. Так что ничего особенного.
Кати ушла, а я принялся создавать рабочую обстановку:
распахнул окно, снял куртку и кобуру, закатал рукава рубашки, положил на стол
сигареты и поставил кофейник. Критически оглядел все это, подумал и сбросил
туфли. Сел и открыл первую папку со стеллажа «Город».
Внутри оказалось гораздо меньше документов, чем можно было
ожидать, и все они – стандартные листы плотной желтоватой бумаги с типографским
грифом в уголке «Отдел Исследований». И – что меня обрадовало – с машинописным
текстом. Меньше работы глазам. По содержанию документы были схожи – протоколы
наблюдений и расспросов горожан.
Дело обстояло так: Город возник из небытия лет шесть назад.
Момента своего «рождения» они не зафиксировали, то есть просто жили – пили,
ели, гуляли, ходили в кино и в бары и не интересовались тем, что происходило за
окраинами города. Потом началось то, что я бы назвал становлением своего «я» –
время, когда они, из ничего созданные взрослыми, стали, как и следовало
ожидать, задумываться над своей жизнью и, как тоже следовало ожидать,
посыпались бесчисленные «почему». Почему они не работают – кто-то смутно
помнил, что нужно ходить на работу. Почему они не помнят детства, хотя они
знали, что детство у человека быть должно. Кто строил дома? Кто делал машины?
Кто обслуживает пищепроводы? Почему нет приезжих, хотя в городе четыре отеля
первого класса – кто-то смутно помнил, что должны быть приезжие и другие
города. Где они учились читать и писать – потому что дети росли и нужно было,
оказывается, учить их читать и писать…
Так и накапливались вопросы – то по ассоциации с возникающими
проблемами, то кто-то что-то смутно помнил, причем не мог сказать, почему
помнит.
Многие в конце концов махнули рукой на все «почему» и
продолжали вести беззаботную растительную жизнь, но нашлись люди, наделенные
чрезвычайно привлекательным даром – неистребимым жгучим любопытством, тем самым
даром, что стимулировал когда-то и развитие науки, и развитие техники, и
великие географические открытия, и многое другое. Рыбак рыбака видит издалека,
и вот кучка любопытных, к тому же всерьез озабоченных людей создала Отдел
Исследований. Они и проделали практически всю работу – сейчас почти нечего
исследовать. Они отыскали на окраине два великолепных автоматических завода,
производивших все необходимое, от шпилек для волос до автомобилей. Они
составили полный перечень всех «почему» – и, естественно, не смогли найти
ответа ни на один вопрос. Потом им стало просто нечего делать – посланные за
пределы Города экспедиции не возвращались, а те; что возвращались, зачастую не
могли ничего дельного сообщить (об этом упоминалось весьма туманно). Отдел едва
не распался.
Но тут появились вурдалаки. Собственно, они были и раньше
(снова туманно, черт!), но теперь они стали проблемой номер один. Страшненькие
попадались истории в папках со стеллажа «Вурдалаки». Был момент, когда вплотную
придвинулся вопрос: быть или не быть Городу?
Никаких городских властей не было, их и сейчас нет, потому
что заниматься им было бы нечем, кроме разве что вурдалаками. Я не смог
определить по документам время, когда была создана Команда Робин и при чем тут
Робин – то ли в чьей-то голове запуталось упоминание о Робин Гуде, то ли
какой-то Робин первым погиб в бою и сослуживцы решили увековечить его память.
Неизвестно. Так или иначе. Команда была создана, Ламст стал инициатором и
командиром. Вурдалаков основательно потеснили.
Протоколы допросов вурдалаков не дали ничего нового. Все они
– и те, кого можно было опознать по особого строения зубам, и те, кто ничем не
отличался от обычного человека, – на допросах молчали, норовя при удобном
случае вцепиться в глотку допросчику, а те, кого удавалось сломить открытой в
свое время «психической атакой», не могли, вернее, не хотели сообщить ничего
ценного. В конце концов то ли Отдел по собственной инициативе перестал
заниматься вурдалаками, то ли Ламст перехватил инициативу, но ни Отдел, ни
Ламст не занимались больше допросами и расспросами. По неизвестным мне причинам
Команда так и не смогла обнаружить места обитания вурдалаков, ограничившись
созданием прикрывающей город сети форпостов и фортов (Кати в тот день, когда мы
впервые встретились, ехала как раз из такого форта). Я никак не мог продраться
сквозь умолчания и недомолвки, подумал было, что они многое скрывают от меня,
но потом отверг такие подозрения. Видимо, у них были в прошлом какие-то мрачные
недоразумения, отсюда то ли подвергнутый строгой цензуре, то ли попросту
наполовину уничтоженный архив. Впрочем, это одно и то же.
