Что ж, первая гипотеза не всегда истинна, но и не всегда
ошибочна. Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в
яблочко с первого выстрела. Смотря какой стрелок, смотря какая мишень. Смотря
какое оружие – все важно.
Разумеется, есть и неувязки. Непонятно, почему убийство
Кеннеди дано через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно, откуда
взялся город белых ночей из моей первой галлюцинации. Непонятно, какую роль
играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и
охотники на них. Что ж, существование всего этого можно объяснить и так –
исследователь комбинирует, работает с материалом, синтезирует, пытаясь
добиться… чего? А бог его знает, черт его разберет.
Дверь в кухню тихо отворилась. Передо мной стояла Джулиана.
– Привет, – сказал я. – Чем порадуешь?
– Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно
прятаться?
– Не знаю. Не уходи, есть разговор.
Джулиана молча повернулась и пошла к выходу. Напяливая
куртку, я побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть:
– Подожди.
– Ну что еще?
– Мне нужно попасть в лес, к… к вашим.
– Зачем?
– Нужно, если прошу.
– Думаешь, что если ты меня не убил, то можешь
распоряжаться? И напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить.
– Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек.
– Я не человек.
– Ерунда. Все вы здесь люди, только вас заставили
играть в какую-то нелепую игру…
– Иди ты к черту, Алехин, – сказала Джулиана
устало. – Обратись к Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в
покое. Я уже ничего не хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не
верю, что смогу превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что
меня больше всего угнетает. – не могу убить себя сама. Сил не хватает.
Может быть, повезет, выследят… Все. Не ходи за мной, не хочу.
Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай… Я тоже вышел
на улицу. Там было тихо и пусто, стояло ведро, лужи высохли, и ведь кто-то
сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал патроны в обойму. Всякая война
страшна, но страшнее всего – глупая война, бессмысленная. И высшая
несправедливость войны в том, что на ней убивают…
Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и
думал про то, что никогда еще не видел таких красивых.
Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы,
я посмотрел на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как
свеча, фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и
большого черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев.
Выстрел грохнул, дробя стеклянную тишину, вслед за ним
раздались другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен
и не могло найти выхода. На противоположной стороне улицы появился еще один
человек с поднятым на уровень глаз пистолетом. Откуда-то длинно строчил
автомат.
Не помню, как она падала. Скорее всего, я вообще не видел
этого. Я опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я
пытался поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка:
– Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана…
Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо мной стоял капитан
Ламст в своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой, и
я поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе, мое лицо, наверное, было
страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у него были красные и
запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер и зеленые
броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить.
– Мать вашу так, – сказал я. – Ну что вы
наделали?
– Мы застрелили вурдалака, – сказал Ламст, глядя
сквозь меня воспаленными глазами. – Это наша работа, вы понимаете? Мы не
можем иначе, кто-то должен, понимаете вы это?
– Вышел рыцарь из тумана… – сказал я. –
Ламст, вы когда-нибудь слышали про чудака, дравшегося с ветряными мельницами?
Он ведь проиграл не потому, что сломал копье. У него не было врага – как и у
вас, Ламст. Вы просто вбили себе в голову, что враг должен быть…
– Но ведь нельзя иначе, – сказал Ламст, и у меня
осталось впечатление, что он пропустил мои слова мимо ушей. – Откуда вы
взялись? Как это вы ухитряетесь каждый раз оказываться в эпицентре, специально
стараетесь, что ли?
– Ну да, – сказал я. – А как же вы думали?
– Я вас арестую. – Он оглянулся. Его люди (их было
уже четверо) стояли кучкой в отдалении и смотрели на нас. – Возьму и
арестую. Несмотря на то что мне говорила Кати Клер. Несмотря на то что вы явно
приплелись откуда-то издалека и не разбираетесь в здешних делах.
– Бросьте вы, – отмахнулся я, – лучше идите
выспитесь, на вас же смотреть страшно.
– Некогда. Как же вы все-таки тут оказались?
– А я тут ночевал. Просто ночевал в ее квартире.
– Этого не может быть. Ни один человек не оставался в
живых… Я не верю.
– А вы поверьте. И поверьте заодно в то, что занимались
не тем.
– И вы сможете повторить это родным моих парней,
погибших при исполнении?
– Мне случалось говорить с родными погибших при
исполнении, – сказал я. – Ладно. Что было раньше, то было раньше.
Мертвые остаются молодыми, вы о живых подумайте, Ламст.
– Вот они, ваши живые. – Он поднял руку, указывая
на зашторенные окна. Ни одна занавеска не колыхнулась. – Сидят, и ни одна
сволочь носа не высунет, а ведь слышали, не могли не слышать, бараны, шкуры…
Один из его людей вдруг вскинул автомат и застрочил по
стеклам. Магазин кончился скоро, он ведь не сменил его после того, как стрелял
в Джулиану, затвор клацнул, и автомат захлебнулся. С десяток окон на четвертом
этаже зияли дырами в зигзагах трещин, несколько разлетелись вдребезги, и
последние осколки еще сыпались на мостовую. Улица осталась пустой и сонной. Все
стояли молча, опустив головы.
Я добрел до машины Джулианы, открыл дверцу и сел. Заворчал
мотор, из-за поворота показался длинный зеленый броневик.
Я сидел, передо мной покачивалась на пружине желтая плюшевая
обезьянка с хитрющей мордочкой. Открылась правая дверца, и капитан Ламст уселся
рядом со мной. В овальное зеркальце видно было, как приехавшие затаскивают труп
в броневик и посыпают привезенным песком алые пятна на мостовой. Я узнал сухой
рыжий песок из карьера. Ламст молча сопел, и мне показалось, что он уснул.
– Ламст, – сказал я. – Тогда, в «Холидее»,
что это был за взрыв? Вернее, кто его готовил и зачем?
– Это такое течение – бомбисты. Они считают, что
бессмысленность нашего существования подсказывает единственный выход: мир нужно
уничтожить. Мы их тоже расстреливаем.
