– Какой еще наговор? – без всякого интереса
спросил Гаранин.
– Какой, какой… Надежный, раз я снял тебя с колес. Это
почему же «Роланд», своих святых не нашел, за море подался – там святее?
Гаранин даже приостановился от мгновенного удивления:
– Что? Ты откуда знаешь, дедуган?
– Мне положено. Леший я, – скучным голосом сказал
дед. – Слышал про такую лесную разновидность?
Как всякий нормальный человек, Гаранин испытывал к сумасшедшим
легкий брезгливый страх.
– Ну ладно, батя, будь, – сказал он торопливее,
чем следовало. Шагнул прочь. И остановился.
Не было дороги, накатанной колеи с рубчиком нетронутой земли
посредине. Глухая поляна, со всех сторон замкнутая темной тайгой. Дедок
затрясся в дробном смехе:
– Ну ты скажи, до чего ничего не меняется – по старинке
я тебя и завел…
Страх был липкий, подминающий, Гаранин не сомневался в своем
рассудке и в том, что это происходит наяву, но дикая иррациональность
происходящего не укладывалась в понимание – только что они шли по дороге, и
вдруг дороги не стало. Мистика. Бред. Повести Корабельникова.
А старичок заходился довольным хохотком в шаге от него,
плотский, насквозь реальный, пахнущий пыльной одеждой, махрой и еще чем-то
непонятным. Он вдруг оборвал смех, как проглотил, сгреб Гаранина за лацкан
куртки, и в балагури-стом тенорке угловато проступили властные нотки:
– Ну пошли, что ли? Заждались нас…
Гаранин тренированно отбил руку, еще секунда, и провел бы
подсечку с болевым захватом, но земля под ногами превратилась в дым, дым
растаял, и Гаранин, нелепо взмахнув руками, провалился куда-то вниз, упал на
спину, всем телом, а больнее всего затылком, стукнулся обо что-то жесткое,
твердое, реальность ослепительно лопнула разрывом гранаты…
Зажмуренные глаза чувствовали свет, тело – твердую
поверхность, ничем не напоминающую землю. Открывать глаза Гаранин не спешил.
Слух защекотало болботание:
– Вы что, подстелить чего не могли? Ему вон памороки
забило.
– Ни хрена, оклемается. А ты сам повежливей мог?
– Куда там – прыткий, в личность чуть не влепил.
Хорошо, успели вы калитку отворить…
– Водой его полить?
– Ага! Ресницы-то елозят. Очухался, что ему.
– Гостенек! – позвали требовательно. –
Мигайки-то раствори!
Гаранин открыл глаза, уперся ладонями в жесткое и сел.
Пещера метров десяти высотой и столько же в ширину-длину – полированный пол и
нетронутый купол бугристого дикого камня, бело-серые мраморные колонны
волокнистого рисунка в два ряда, и непонятно откуда сочится бледный свет. На
скамье с затейливо гнутой спиной сидел попутчик в компании двух таких же, с
клочкаетыми бороденками, в обтрепанных шубейках. Все трое курили «козьи ножки»
и разглядывали Гаранина с любопытной подначкой.
– Ожил, крестничек? – спросил попутчик. – Сам
виноват, добром могли доставить… Да не снимся мы тебе, не снимся… Опробовать
хошь?
Он выдернул из-за голенища короткое шило с, толстой
деревянной ручкой и подал Гаранину. Гаранин отвел его руку – тронутое
крапинками ржавчины железо доверия не внушало, – достал связку ключей и
раскрыл крохотный ножик-брелок. Мякоть большого пальца обожгла неприятная боль,
набухла капля крови. Никакой это был не сон. Человек в американских джинсах и
модной яркой куртке, с электронными часами на руке, сидел на каменном полу
странной пещеры перед троицей дымящих махоркой лешаков. Невозможность
происходящего занимала больше, чем страх. Рассказать Ветке, поклоннице
«Мастера» и «Альтиста», – не поверит…
– Уставился как, – хмыкнул тот, что сидел
справа. – Волтузить сейчас начнет…
– Следовало бы, – сказал Гаранин, решив перешибить
их хозяйскую уверенность ледяным спокойствием. Сел рядом и вынул сигареты –
Постучать бы вас, мужики, лбами друг о дружку…
– А назад как выйдешь?
– Как-нибудь.
– Как-нибудь и кошка с забора не падает – все на лапы…
– Вот что, мужики, – сказал Гаранин. –
Давайте к делу. Машину вы мне испортили?
– А то кто же?
– Очень приятно… Выкладывайте, что вам от меня нужно, и
объясните, как бы мне с вами побыстрее расстаться с наибольшей выгодой для
обеих сторон.
– Ишь чешет… Грамотный.
– Они там нынче все грамотные.
– Доложить, что ли?
– И то. Он так и велел – чтоб непременно сразу же.
Времечко его тает…
– Вот ты и иди.
Сосед Гаранина проворно нырнул в черную двустворчатую дверь,
покрытую, как плитка шоколада, квадратными дольками металла. Остальные
присмирели и даже погасили самокрутки. Гаранин чувствовал любопытство и, как ни
странно, самый настоящий азарт. Если разобраться, ничего повергающего в
растерянность или ужас не произошло. Всего-навсего другой мир, подчиняющийся своим,
но все же законам. Можно надеяться, что и здесь сильный и уверенный в себе
человек, давно проверивший на практике эти свои качества, сумеет включиться в
игру на равных, добьется своего, не обидев и хозяев…
Выскользнув в приотворенную дверь, леший суетливо подбежал к
Гаранину, обежал его, осмотрел, отряхнул куртку, подтолкнул в спину:
– Ждать изволят…
Дверь отворилась легко. Открывшийся за ней зал подавлял.
Пещера по сравнению с ним казалась одинокой коробкой из-под обуви в пустом
товарном вагоне. Необозримый мозаичный пол, узорчатые черно-красные стены,
отшлифованные до зеркальной гладкости, увешанные какими-то предметами,
малахитовые вазы, деревья из золота, древнегреческие статуи, кучи золотых монет
меж колоннами, в нишах – неисчислимое множество драгоценных предметов: Зал был
так велик, что горы драгоценностей его ничуть не загромождали.
Мощный голос проревел:
– Ближе!
Гаранин пошел в дальний угол, где спускались с потолка
складки грандиозного балдахина, и на возвышении шевелилось Что-то громадное,
темное, живое, похожее, как ни удивительно, на самолет. Ближе, ближе… Поднялись
три головы на толстых шеях, сверкнули желтые глаза. Гаранин с трудом подавил
удивленный возглас – лешие, в общем, выглядели непрезентабельно-буднично, но
это…
Это был Змей Горыныч, распластавший зеленые кожистые
крылья, – мощные лапы с кривыми когтями, чешуйчатые шеи, головы в
человеческий рост длиной, увенчанные золотыми острозубыми коронами, длинный
хвост, кончавшийся чем-то вроде наконечника стрелы, выглядывал из-под левого
крыла. Змей наводил страх, но не выглядел уродливой химерой, слепленной из
частей реально существующих животных, – он был гармоничен и, пожалуй, даже
красив основанной на неизвестных канонах красотой. И чувствовалось, что он
очень стар: чешуи размером с блюдце валяются на полу, провисшие крылья,
картонные интонации в голосе…
