Тот не понял и сказал:
– Поясни.
– Сколько господа спонсоры нас учили, чтобы мы навели порядок на планете, чтобы мы все собрали и обезвредили – у них же рук не хватает!
– А на что хватает?
Я вдруг подумал, что не знаю ответа на этот вопрос и мне самому не приходило в голову его задать. Хотя бы себе самому.
– Чтобы кормить нас и охранять, – сказал я неуверенно.
Лес перешел в кустарник, чаще попадались развалины домов, а в одном месте до самого неба торчала бетонная труба. Я вдруг увидел, что в развалинах у подножья трубы что-то шевелится.
– Смотри!
Лысый повернул голову и тут же нагнулся к самому рулю и до отказа вывернул газ. Грузовик буквально прыгнул вперед. Я успел заметить, что в развалинах стоял человек, который выстрелил в нас из лука. Я обернулся – стальная стрела упала на асфальт.
– Он стрелял! – крикнул я, испытывая неожиданное возбуждение.
– Помолчи!
Потом нам пришлось спешиться. Мост через реку был разрушен, и из нее торчали только опоры и углы ушедших в воду бетонных плит. К счастью, справа был брод, к которому вели накатанные колеи. Когда мы уже спустились к воде, Лысый крикнул:
– Замри! – И сам уронил голову на руль. Я тоже замер.
Оказывается, слух Лысого не подвел – не высоко и медленно летел большой вертолет спонсоров.
Нас они не заметили или не сочли целью, достойной внимания.
– Это хорошо, что не заметили, – сказал Лысый, снова заводя двигатель, – а то они стреляют без предупреждения.
Мы поехали дальше. Благополучно миновали брод, поднялись на противоположный берег. Там между двух бетонных столбов было натянуто вылинявшее алое полотно с большими белыми буквами: «Порадуем спонсоров достижениями в труде и отдыхе!»
Неожиданно мы увидели, как навстречу нам катит какой-то экипаж, запряженный лошадью. Мы не стали прятаться, да и те люди в экипаже – телеге с высокими бортами – не желали нам вреда.
Потом встретились пешие люди – они-то при звуке нашего кашляющего мотора нырнули было в кювет, но Лысый закричал гортанно и непонятно, и люди, кто голый, а кто и одетый, стали вылезать из кювета.
– Скоро будем на месте. Там я тебя оставлю. Будешь ждать человека от Маркизы, – сказал Лысый и неприятно улыбнулся. Слова его звучали лживо. Словно человек – это не человек, а «якобы человек», и Маркиза – всего лишь «так называемая маркиза».
На покосившемся и выцветшем от бесчисленных лет металлическом указателе я прочел странное и непонятное слово «Мытищи». Туда и свернули. Дорога шла лесом, в котором я видел отдельные дома, большей частью разрушенные. Заем мы съехали на еще более узкую и запущенную дорожку, грузовик подпрыгивал так, словно хотел нас выкинуть из кабины.
Наконец, под сенью раскидистых деревьев мы остановились.
– Пронесло, – сказал Лысый. – Говорил я мадамке, что надо было затемно выезжать – а ей что люди? Ей технику жалко – в яму влетишь, и не будет мотора!
Он передразнил свою хозяйку. Точно так, как мы, любимцы, передразниваем своих спонсоров.
К нам уже шел человек в кожаных штанах, с резиновой дубинкой на перевязи. Он был широк, приземист и горбат.
– Привет, – сказал он.
– Тебе то же, – сказал Лысый.
– Привез? – спросил человек с дубинкой.
Лысый приказал мне:
– Вылезай.
– Вот, видишь, – сказал он горбуну. – И как?
– Ничего, нормально, – ответил горбун, осматривая меня, как поросенка на рынке.
Мы подошли к дому, сложенному из толстых бревен. Окна в нем были маленькие. Внутри, за прихожей, в которой стояли пустые кадки и ящики и пахло гнилой картошкой, была большая комната с низким потолком. У стены был камин. Такие, только побольше, делали в домах спонсоров. Возле камина на полу лежали звериные шкуры и шкурки ползунов. На них сидели люди – человек пять. Они встретили нас невнятными приветствиями. Лысый был здесь свой.
– Привез? – спросил человек с черной курчавой шевелюрой и очень черными глазами, близко посаженными к тонкому горбатому носу.
– Посмотри, – Лысый показал на меня.
Курчавый подошел ко мне, но я на него не смотрел, потому что меня поразила его одежда. Этот человек не только осмелился покрыть свою наготу, но сшил себе костюм, поражающий воображение. Материя, из которого он был сделан, поблескивала и переливалась радугой, по ней тянулись узоры из серебряного и золотого шитья, а узкие, в обтяжку, штаны были заправлены в особый род обуви, такой высокой и неудобной, что я не удержался и невпопад спросил:
– А это как называется?
– Это называется ботфорты, сапоги такие, – сказал курчавый. – А ты не видал?
– Нет, не видал.
– Ты в лесу жил, да?
– Нет, не в лесу.
Человек этот мне не нравился, он был недобрый. Как у всякого домашнего животного, зависящего от милости сильных, у меня был нюх на людей и спонсоров. Ведь спонсоры тоже разные бывают.
– Ну что ж, тогда с благополучным прибытием, – сказал курчавый. Неожиданно он крепко сжал мое предплечье, и я инстинктивно отбросил его руку.
– Правильно, – сказал курчавый, отходя от меня. – Реакция отменная. И мышцы нормальные. А то теперь все больше уроды попадаются. Мутанты корявые!
Я не знал, зачем ему моя реакция.
– Угостите парня, – сказал курчавый.
На небольшом возвышении перед теми людьми стояли какие-то глиняные сосуды и лежала еда. Я подумал сразу, что так и не успел позавтракать.
– Чего хочешь? – спросил курчавый.
– Я голодный, – сказал я.
– Я знаю, что голодный. У мадамки не нажрешься.
Остальные засмеялись, и Лысый вторил им.
Курчавый отломил ногу вареной курицы (такое я пробовал только тайком
– утащил из соседской кухни) и я вгрызся в нее, а горбун взял со стола картофелину и кинул мне. Я с благодарностью поймал картофелину и стал ее есть.
– Он что, из этих, баптистов? – спросил вдруг курчавый Лысого.
– Нет, псих немного, дикий, а так нормальный, не баптист. Натренируешь, меня благодарить будешь. Я ж его за гроши отдаю.
Они отошли от меня и продолжали говорить. Они спорили. И я даже понимал, что разговор идет обо мне и почему-то Лысый хочет получить за меня деньги. Наверное, подумал я, за то, что он потратил столько времени, чтобы довезти меня сюда. Курчавый достал кошелек, стал вытаскивать оттуда монеты, потом перехватил мой взгляд и сказал одному из сидевших у стола:
– Налей ему – дорога трудная.
Тот – фигура мрачная, неприятная, разбойничьего вида, лба вообще не видно, глаза утоплены в глазницах – налил мне в глиняный стакан прозрачной жидкости из кувшина, и я был ему благодарен, потому что после картофелины захотел пить.
