Дайна в последний раз судорожно всхлипнула и положила голову
на грудь Лорел.
– Слезами горю не поможешь, верно? – сказала она.
– Я тоже так думаю, – отозвалась Лорел. – А почему бы тебе
не поспать, Дайна?
Девочка вздохнула – такой одинокий, несчастный звук.
– Наверно, не смогу. Я ведь уже спала.
А рейс № 29 продолжал свой полет к востоку на высоте 36 000
футов со скоростью свыше 500 миль в час над черными равнинами Америки.
3
Метод дедукции. – Аварии и статистика. – Вероятные
объяснения. – Давление в подводных трещинах. – Проблема Бетани. – Начинается
приземление.
– А вы знаете, эта девочка сказала нечто весьма любопытное
примерно час тому назад, – неожиданно произнес Дженкинс.
Девочка, о которой шла речь, снова спала, несмотря на свои
сомнения. Альберт Косснер тоже клевал носом, надеясь еще разок вернуться на
мифические улицы полуденного Томбстона. Скрипку в чехле он вытащил из верхней
багажной секции и положил себе на колени.
– М-мм? – встрепенулся он.
– Извини, – сказал Дженкинс. – Я тебя кажется разбудил?
– Нет, нет, – заверил его Альберт. – Во всю бодрствую.
Он обратил на Дженкинса свои воспаленные глаза в знак
доказательства. Под глазами пролегли тени. Дженкинсу он напомнил енота,
которого напугали, когда тот копался в мусорном баке. – Чего она сказала?
– Она сказала мисс Стивенсон, что вряд ли уснет, поскольку
уже поспала. До того.
Альберт некоторое время непонимающе смотрел на Дайну.
– Ну, вот она опять спит, – сказал он.
– Я вижу. Но дело не в этом, мой мальчик. Совсем не в этом.
Альберт подумал было сообщить мистеру Дженкинсу, что Туз
Косснер – самый ловкий еврей к западу от Миссисипи и единственный техасец,
выживший после сражения при Аламо, вовсе не «мой мальчик», но решил пропустить
это мимо ушей… пока хотя бы. – Ну, и в чем тут дело?
– Я тоже спал. Заснул буквально до того, как капитан – наш
первоначальный капитан – включил сигнал НЕ КУРИТЬ. У меня всегда так. Поезда,
автобусы, самолеты – только заведут мотор, я тут же отключаюсь. А как у тебя,
мой дорогой?
– Что у меня?
– Ну, тоже засыпаешь? Ты ведь спал, верно?
– Ну спал.
– Мы все спали, понимаешь? Исчезнувшие люди не спали.
Альберт немного подумал над странной идеей.
– Пожалуй… может быть.
– А я тебе говорю, что мы вот тут – все спали. Люди, которые
исчезли, все бодрствовали.
Альберт снова обдумал его слова.
– Вообще-то, может быть.
– Для меня это пустяк, – почти благодушно сказал Дженкинс. –
Я фантазирую в своих книгах ради куска хлеба. Дедукция – мой хлеб с маслом,
если можно так выразиться. Ну сам подумай. Если кто-то бодрствует в тот момент,
когда люди исчезают, уж наверняка закричал бы что-нибудь об убийстве, разбудив
всех нас. Верно?
– Пожалуй, что и так, – согласился Альберт в задумчивости. –
За исключением того человека на заднем сиденье. Его и воздушный налет не
разбудит.
– Прекрасно. Твое исключение учтено. Но ведь никто не
закричал, верно я говорю? И ни один из нас не знает, что произошло. Отсюда
методом дедукции делаю вывод, что исчезли только бодрствовавшие пассажиры.
Разумеется, с экипажем.
– Да. Может быть.
– Мой мальчик, я вижу – ты встревожен. По лицу вижу, что
такая идея, несмотря на всю ее логичность, у тебя в голове не укладывается.
Могу я спросить – почему? Что-нибудь я упустил? – Выражение лица Дженкинса
говорило о том, что он в подобную возможность не верит, но что матушка
воспитала его вежливым человеком.
– Я просто не знаю, – признался Альберт. – Сколько нас тут?
Одиннадцать?
– Да. Считая того человека в заднем ряду, который пребывает
в коматозном состоянии, нас одиннадцать.
– Если вы правы, не должно ли нас быть несколько больше?
– А почему, собственно?
Но Альберт умолк, внезапно живо вспомнив картину своего
детства. Он был взращен в некоей теоретизированной сумеречной зоне родителями,
которые не были ортодоксами, но и не были агностиками. Он и его братья росли,
соблюдая большинство традиций (или законов, предписаний или как они там еще
называются). Они отмечали Бар Мицвах, воспитывались на познании того, кто они,
откуда пришли и что это могло для них означать. История, которую Альберт лучше
всего запомнил в детстве после посещений храма, касалась последней чумы,
постигшей фараона, – мрачного дара Ангела Смерти Господня, явившегося утром.
Мысленно он представил себе этого ангела летящим не над
землей Египетской, а через рейс № 29 и прибирающим в страшное лоно свое
большинство пассажиров… не потому, что они позабыли окропить трапезу свою
кровью агнца (или спинки своих кресел), а потому… потому…
«Почему? Потому – что?»
Ответа не было, и Альберт ощутил дрожь. И еще пожалел, что
эта старая зловещая история пришла ему в голову.
«Мы летим, ковыляя, во мгле», – вспомнил он.
Но ничего смешного в этом не было.
– Альберт? – Голос мистера Дженкинса доносился словно
издалека. – Альберт, с тобой все в порядке?
– А, да… Я задумался вдруг. – Он прочистил горло. – Если все
спавшие остались здесь, то нас было бы по меньшей мере человек шестьдесят.
Может, больше… Вы знаете, что такие рейсы называют «красный глаз»?..
– Дорогой мальчик, тебе не доводилось?..
– Вы не могли бы называть меня Альбертом, мистер Дженкинс?
Так меня зовут.
Дженкинс слегка похлопал Альберта по плечу.
– Прости. Честное слово. Я не имел в виду разговаривать
свысока. Я, видишь ли, расстроен, а когда расстраиваюсь, я обычно отступаю, ну,
вроде черепахи, которая прячет голову в панцирь. Только я отступаю в фантазии.
Я словно играю в Фило Вэнса. Он был сыщиком – великим сыщиком, созданным
покойным Ван Дайном. Ты, наверно, и не читал такого. Да и вряд ли кто-нибудь
его читал в наши дни. А жаль. Короче, в любом случае я приношу извинения.
– Ничего, – ответил Альберт, чувствуя неловкость.
– Итак, ты – Альберт и отныне будешь Альбертом всегда, –
пообещал Роберт Дженкинс. – Так вот, я начал было тебя спрашивать, летал ли ты
раньше на «красноглазом»?
