А потом Спартаку сделали укол, и очнулся он уже в самолете,
бодро вспарывающем небо в неизвестном направлении, причем очнулся в больничной
пижаме, на каталке, в окружении неулыбчивых, неразговорчивых и потрясающе
некрасивых медсестер. Потом была пересадка на поезд, в отдельное, между прочим,
купе, и долгий-долгий путь в столицу – с многочисленными, как уже указывалось,
пересадками...
А в Главном управлении НКВД на Лубянской площади все
началось по новой: беседы, протоколы, вопросы, ответы, уточнение подробностей,
разрешение неясностей... Спартак очень быстро потерял счет времени, тем паче
что в промежутках между допросами обитал он в одиночной камере, без прогулок,
свиданий и всяких прочих контактов, кроме разговоров со следователями. Да и те,
признаться, разговорами назвать было трудно. Он пытался выяснить судьбу Беаты –
но в ответ получал новые вопросы: а сколько весил похищенный вами ракетный
двигатель, а какого цвета было топливо? Он интересовался: дак что ж это за
ракета такая, раз вокруг нее столько возни? А ему: почему бомбардировку Берлина
вы проводили именно с этой высоты?.. Впрочем, допрос – он и есть допрос... Но
ведь никаких эдаких методов извлечения информации, навроде иголок под ногти или
электрических проводов к гениталиям, к нему не применяли! Не то что не били,
даже наручники ни разу не надели! Курить давали, кормили более-менее сносно...
И на том спасибо, конечно, но все же – странно это, согласитесь, товарищи...
Спартак впал в своего рода ступор, напрочь вывалился из
реальности, как в ночную тьму из кабины подбитого истребителя, и наблюдал за
происходящим словно откуда-то со стороны. Разное время суток слилось в сплошную
серую пелену. Изо дня в день повторялось одно и то же: когда, кто, а что
случилось там-то, а почему вы ответили так-то, а что вы подумали после
того-то... И так без перерыва. Спартак в молчанку не играл, но отвечал тупо,
механически, что-то подписывал, в ответ на вежливые просьбы рисовал по памяти
треклятый двигатель сбоку, с торца, сверху и чуть ли не в разрезе. Двигатель,
который он видел лишь мельком...
И вот, наконец, закономерный итог: скоротечный трибунал,
сухой приговор, тупое ожидание в камере, черный «воронок», грязный вокзал.
Пятнадцать лет лагерей.
В мир реальный Спартак вернулся лишь перед самой посадкой в
вагон, который...
Хотя нет, сначала о другом. Перед самым судом случилась одна
встреча... о которой впоследствии он, впрочем, не мог бы с уверенностью
сказать, что она ему не привиделась. Черт его знает, может, пичкали его
какой-нибудь дрянью – из тех, что не только язык развязывает, но и затуманивает
мозги.
В общем, после очередного допроса молчаливый конвой повел
Спартака не обратно в камеру, а несколькими этажами выше – пустынными
лестницами, переходами, коридорами, препоручил другому конвою, и этот другой
конвой, ничуть не более болтливый, однако состоящий – ого! – из двух
полковников НКВД, сопроводил арестанта в крошечный неприметный кабинетик в
торце коридора. Обстановка спартанская (простите за каламбур), ничего лишнего:
стол с зажженной лампой под зеленым абажуром, портрет Сталина над столом, фикус
в кадке слева от стола, плотно занавешенное окно – справа, серый ящик
несгораемого шкафа – в углу, за столом – человек в цивильном. Спартак
перешагнул порог... и вдруг замер, совершенно машинально вытянувшись по стойке
смирно. И даже не услышал, как за его спиной щелкнул дверной замок. Уж
кого-кого, а этого человека, учитывая сегодняшнее его, Спартака, положение, он
увидеть никак не ожидал.
– Здравия желаю, товарищ... гражданин... нарком, – тупо
выдавил он.
Человек в серой полотняной паре с большими лацканами
несколько мучительно долгих секунд смотрел на Котляревского поверх сцепленных в
замок пальцев, потом опустил руки и устало вздохнул:
– Садись уж... товарищ-гражданин летчик, – и кивнул на
табурет перед столом. – Летчик-налетчик...
Спартак, не чувствуя, как пишут в романах, под собой ног,
сел. Табурет оказался привинченным к полу. Ощущение появилось, как у
нашкодившего второклассника в кабинете директора.
Возникла пауза. Тишина в кабинете стояла такая, что он
отчетливо слышал, как бодро тикают наручные часы на запястье наркома.
– А знаешь, Котляревский, – негромко сказал
Берия, – на днях будет ровно три года и девять месяцев, как товарищ Сталин
то и дело спрашивает меня с ехидцей: «Лаврентий, а как там поживает твой
протеже с гордым революционным именем?» И что ты думаешь, я должен ему
отвечать? «Извините, мол, товарищ Сталин, накладочка получилась, не оправдал,
мол, товарищ Спартак возложенных на него надежд». Так, да?..
«Интересно, а почему его пенсне, как ни посмотришь, все
время отсвечивает?..» – вяло подумал Спартак. И оттого, что глаз наркома видно
не было, делалось малость жутковато.
– Ты можешь представить себе человека, Котляревский, который
обещал что-то товарищу Сталину, а потом подвел его? – продолжал Берия и
тут же предостерегающе поднял руку, как будто Спартак и в самом деле собрался
погрузиться в раздумья над этим вопросом. – Нет-нет, не надо такого человека
представлять. Такой человек перед тобой. Я обещал товарищу Сталину, что летчик
Котляревский не подведет, что, несмотря на молодость и некоторую взбалмошность
характера, проявит себя как советский человек... И что же летчик Котляревский?
– И что же, – позволил себе реплику Спартак и
встретился взглядом с отблеском лампы в пенсне, – я не выполнил задания? Я
смалодушничал? Нарушил приказ?
– Вы о бомбежке Берлина? – Берия мягко перешел на
«вы». – Нет, тут к вам никаких претензий. Зато потом...
– Я воевал, – начал было Спартак, но вспомнил, что
точно такие же споры он уже вел – сначала сам с собой в Польше, потом с
советскими агентами в Лондоне, – и прикусил язык.
– Да, – легко согласился Берия, – вы воевали, все
правильно. Война, знаете ли, идет, и я рад, что вы вообще это заметили... А на
каком участке фронта, позвольте спросить, вы защищали Родину? Не иначе, на том
самом, куда вас направили партия и правительство, да?
Спартак помолчал, а затем, тщательно подбирая слова,
ответил:
– Я защищал Родину на том участке фронта, на котором
оказался отнюдь не по своей воле. Я не был в немецком плену, потом я бил
фашистов... и ни разу, ни единым поступком Родину не предал.
– Не по своей воле, – хохотнув, повторил Берия, –
но токмо волею пославшей тя жены... Волею судеб, ну да. А также волею рока,
фатума и провидения. И волею означенного провидения вы спутались с
антисоветскими польскими элементами, уничтожили советского разведчика с
позывными Щука и отправили части ракеты ФАУ к нашим закадычным друзьям в
Великобритании. Правильно, гражданин Котляревский, невидимый вы боец невидимого
фронта?
И непонятно было: то ли в самом деле нарком взбешен, то ли
играет.
– Щуку успокоил не я, – буркнул Спартак, автоматически
отметив про себя наконец-таки проявившееся название ракеты – ага, оказывается,
какая-то «фау»...
