Горький постоял, покрутил головой, оглядывая порядком
разгромленный кабинет (до того как сюда вновь вернулись Спартак с Комсомольцем,
здесь успели побывать зеки), взял стул, переставил его в угол, сел. Достал
кисет. Прокомментировал с ноткой уважения в голосе:
– Горько. В смысле – эвона как у вас тут всё...
Высоченный и жилистый, он в самом деле чем-то неуловимо
напоминал Алексея Максимыча, разве что без усов.
Галера принес дымящийся чайник и кружки, водрузил на стол и
тут же принялся разливать густо-коричневую жидкость. До кондиции полного
чифирька напиток, конечно, не дотягивал, но западло было бы привередничать –
давно уже ничего даже отдаленно похожего не пивали. Хорошо еще было бы для
затравки серьезного разговора хватить граммов по сто водки или разбавленного
спирта, да только все, что обнаружилось в лагере по этой части, уже давно влито
в глотки и без остатка переварено.
– В бега подаваться надо, – сказал Геолог, дуя в
кружку. – Разбежаться всем в разные стороны. И тут уж кому повезет, а кому
– мимо счастья.
– Трухлявенькая идейка, если откровенно, – возразил ему
Юзек. – Куда ты собираешься разбегаться? По лесам? Половина людей
перемерзнет, а другая половина обратно сдаваться приковыляет.
– К железке подаваться надо! – настаивал на своем
Геолог. – Пусть нашего брата развезут вагоны по стране.
– Ага, разъездишься ты! Движение на ветке перекроют – и
прощай-привет твоя железка.
– Слышь, Марсель, а чего ты своих ореликов удержал? Они же
небось рвались нам глотки резать? – вдруг громко спросил Горький.
– А ты сам как думаешь? – огрызнулся Марсель. –
Порежем друг дружку – только вертухаям поможем, им работы меньше. Нам сейчас
это нужно, да?
– Тогда объясни мне вот что. Я, наверное, чего-то пропустил.
Но почему он, – Горький показал пальцем на Комсомольца, – с вами
сидит как свой, как равный?
– С нами он, – сказал Марсель, присев на стол. –
Без него нам лагерь было бы не взять.
Горький усмехнулся уголком рта, снял с головы ушанку,
положил на подоконник, пригладил лопатой ладони короткие волосы:
– А на хрена вообще его брать было?
(Откровенно говоря, Горький всегда Спартаку нравился.
Крепкий мужик, серьезный, несуетливый, не склонный к сантиментам, цельный,
словно отлит из чугуна, пообщаешься с ним чуток – и сразу понимаешь, почему он
у сук в такой уважухе.)
– Согласен, можно было и не брать, – Марсель тоже в
свою очередь легко усмехнулся. – Но так уж вышло, не без вашего, заметь, и
весьма деятельного участия... Ну ладно, не будем вспоминать, тем более неохота
вспоминать о такой падле, как Мойка... Ша, забыли. Я тебе про другое скажу. Ты
со своими можешь и сейчас удачно отсидеться. Ждите в бараках, когда вертухи
вернутся, а там валите на нас как на мертвых. Да, кстати. Какой у тебя срок?
Чирик, кажись?
– Горько, – кивнул Горький. В смысле – молодец,
помнишь.
– Из него ты и года не оттянул, как я понимаю? –
прямо-таки задушевно произнес Марсель. – Осталось всего ничего. Ну так
пойдешь срок досиживать? Или что-то другое намерен делать в сложившемся столь
печальном положении? Что-то не верится мне, будто ты горишь желанием еще
десяток лет баланду хлебать, когда есть шанс рвануть к белым хлебам и водочке в
розлив...
– В барак вернуться всегда успеется, – сказал
Горький. – Ты вообще зачем меня звал, не просто ж потрендеть? Есть
какой-то путевый план?
– А ты думаешь, мы тебя на чифирек позвали? Сам знаешь, за
одним столом сидеть мы с тобой права по закону не имеем. Но переговоры можно
вести с кем угодно. И в союзники можно брать кого угодно. Вон, мы ж с буржуями
в войну союзничали, и ничего... А про дела и план Спартак скажет. У него оно
лучше получится, так, сосед?
Так или не так, а говорить придется ему. Спартак отхлебнул
из кружки обжигающего напитка (а хорошо бодрит чаек-получифирек), поставил
кружку на стол, вышел на середину кабинета. Закурил заранее приготовленную
самокрутку – одно другому не помешает.
– Как верно сказал Марсель, можно покорно дожидаться
прибытия войск, теша себя надеждой, что органы разберутся со всем тщанием и
вниманием, признают виновными за бузу лагерную администрацию – дескать, довела
заключенных до голодухи и отчаяния, а простых сидельцев простят и сроков не
накинут. Кто в это верит, тот пусть утром ложится спать, аккурат к приходу
войск и проснется... А на мой взгляд, возможных путей всего два: либо и вправду
разбежаться в разные стороны и надеяться на извечный авось да на божью помощь,
либо в полном соответствии с идеологией марксизма-ленинизма восстать против
угнетателей и довести святое дело до победного конца. Вариант номер два по
здравом размышлении представляется мне более разумным, разве только следует
внести в него небольшие поправочки. Заранее прошу прощения за некоторое
многословие, однако по-другому разъяснить что к чему не получится. Большинство
из тех, кого я здесь вижу, хорошо знакомы с историей Спартака, моего
древнеримского тезки. Этот, в сущности, зек, поднявший других таких же зеков на
восстание, в конце славного пути был наголову разбит. И как мы тут ни
проигрывали варианты, все время выходило одно и то же – полный разгром
восстания Спартака. Как мы разобрались, ошибочка его заключалась в том, что он
захотел победить весь Древний Рим, начал поднимать города и сходиться в битвах
с регулярными войсками... Ну на то и исторический опыт, чтобы дважды на одни и
те же грабли не наступать. Что же тогда, спрашивается, мы будем делать? А
делать мы будем вроде бы все то же, что и мой тезка, только... делать этого на
самом деле не будем. Но убедим всех, что делаем. Чтобы цель наша до последнего
никому, кроме нас, ясна не была...
– А мне и так ничего не ясно, – буркнул Геолог. –
Но главное другое – если есть среди нас стукачок легавый, и он ни бельма не
поймет.
– Если Профессор наш помрет, ты его подменишь на лекциях,
Спартак, – сказал Галера.
– Так что же все-таки мы будем делать и чего делать не
будем? – спросил Горький. – Хотелось бы понять.
– Тот Спартак, который тезка и древний, мог уцелеть и
благополучно дотянуть до счастливой беззубой старости только в
одном-единственном случае,– продолжал как ни в чем не бывало, не обращая
внимания на подначки и ничуть не собираясь менять стиля изложения,
Спартак. – Ежели бы, наведя шороху, спалив пару городов и вдоволь покричав:
«Иду, мол, на Рим, трепещите, древние буржуи!», сам бы вдруг повернул к границе
и ускакал бы в сопредельное и отнюдь не преисполненное любовью к Риму
государство. Например, во Фракию.
– Ах вот оно что, – понимающе протянул Горький. И
одобрительно заметил: – Горько.
– Кабы мы сейчас находились во глубинах сибирских, –
ободренный вниманием слушающих его людей продолжал Спартак, – говорить и
думать было бы не о чем. Но мы-то с вами, почитай, находимся одной ногой в
европах. До финской границы какие-то жалкие километры.
