Лагерь захлестнула сумятица, а вернее говоря – хаос. И особо
ничего с этим поделать было нельзя. Весьма внушительная группа лагерников
ожидаемо рванула к медпункту добывать спирт (и ведь добыли!). Еще более
внушительная толпа бросилась к кухне и на склад продовольствия, а потом –
перетряхивать казарму и прочие вертухайские помещения в поисках хавки. И за
спирт, и за жратву вспыхивали стычки. А когда в руках оружие, когда ты взвинчен
до предела, возбужден пролитой кровью, когда сам пролил чью-то кровь, то на
спусковой крючок уже жмешь без колебаний и размышлений. Ну а если еще и влил в
себя, да на голодный желудок и по устатку, тут уж и вовсе ничего не сдержит...
Кроме всего прочего, лагерники сводили счеты. У многих друг к другу, что
называется, накопилось. Те, кто раньше боялись или не могли, этой ночью
получили возможность сквитаться. И многие этой возможностью пользовались.
Прекратить хаос было нереально. Спартак и не пытался переть
поперек стихии, самого бы эта стихия смяла, как танк подвернувшуюся на пути
дощатую изгородь. Тем более Спартаку было вовсе не до того, чтобы наводить
порядок и кого-то спасать от расправы. У него на эту ночь была конкретная и
очень непростая задача – уберечь Комсомольца от вольтанутого зековского люда.
Да и вообще эту безумную ночь нужно было просто пережить.
Собственно, уже, можно сказать, пережили...
Близилось утро. Блекли звезды, небо начинало светлеть,
подергиваться утренней серостью. В лагере продолжалась шумная суета: шальная
пальба, резкие команды, истерические крики. Вот опять со стороны дальнего,
двенадцатого, барака бесконечной чередой затрещали винтовочные выстрелы. Горело
два барака... по всему лагерю полыхали костры.
Сейчас бессмысленно было гадать, кто жив, кто уцелел, кто
сорвался за лагерные ворота – а ведь были и такие. Утро все расставит по своим
местам. И им – Спартаку в первую очередь – к утру уже надо знать ответ на самый
важный и в принципе единственный на сегодня вопрос: а дальше-то что?
Убежавшие из лагеря солдаты еще никуда добраться не могли.
Разумеется, если их не подобрала попутная машина (а подобрать никак не могла,
потому что посреди ночи неоткуда ей было взяться). И днем-то особо неоткуда...
Стало быть, до середины наступающего дня про то, что в лагере власть
переменилась, в любом случае никто не узнает. И этим надо воспользоваться...
В коридоре под чьими-то тяжелыми шагами загрохотали доски.
Вошли, громыхнув дверью, Юзек и Галера. Их появление разбудило тех, кого
сморило и кто задремал, а таких набралось немало. Среди них были, что
интересно, Кум и Марсель. Война войной, а человечий организм своего требует.
Особенно же клонит в сон, что хорошо известно всем разведчикам и диверсантам, в
предутренний час.
– Ща Горький подвалит, – Галера доставал из-за пазухи и
вываливал на стол какие-то кульки, жестяные банки. – Мы тут в санчасти чай
надыбали, из-под носа бандеровцев увели. Чифирек ща сварганим. Хавчик тут,
кстати, еще кой-какой. Эй, Кум, где тут примус? Должен же где-то тут быть
примус!
– В соседней комнате, – отозвался Комсомолец, зевая и
протирая глаза.
– Крупного прибили, – сообщил Геолог, грузно опускаясь
на стул. – Он ходил по лагерю и толкал речи, как Ленин перед
пролетариатом. Что делаете, мол, опомнитесь! Складывайте, мол, оружие, хватайте
зачинщиков, и вас простят. Проявите, мол, классовую сознательность! Ну вылитый
Троцкий. Сперва над ним смеялись, а потом повалили на землю, да и забили
насмерть.
– Кто его так? – вяло поинтересовался Ухо.
– Да какая разница, – философски ответил Геолог, носком
задвигая под стол осколки от стекла, закрывавшего от мух и грязи портрет
Дзержинского. Портрет со стены сорвал Клык и долго топтался на нем, совершая
некий ритуальный танец, прежде чем выдрал картинку из рамы, изорвал в клочья и
выкинул в окно. – Только вот Профессор расстроится. Кто ж ему теперь будет
возражать учеными словами.
Крупный – это было прозвище бывшего снабженца одного из
уральских предприятий, в лагеря угодившего по каким-то сугубо хозяйственным
причинам. То ли предприятие по его вине встало, то ли провалил задание партии.
Как бы там ни было, а Крупный на полном серьезе считал, что он один сидит в
лагере по ошибке, остальные же – вполне заслуженно. И еще Крупный всегда спорил
с Профессором, практически по любому поводу.
– А сам Профессор где? – поинтересовался Ухо.
Геолог пожал плечами.
– Недавно еще живой был. Видел я его у одного из костров.
Грыз что-то вроде сухаря...
Спартак все так же стоял у окна. Только что внизу к крыльцу
административного корпуса прошел Горький, и с ним двое его людей. Чуть позади
этой троицы на сознательном отдалении держался Поп, которого, собственно, и
посылали за главарем сук. (Сперва Марсель ни в какую не соглашался вступать с
суками в переговоры, горячился: «Их можно только резать! Они Гогу и Магогу
кончили!» Однако Спартаку и Комсомольцу с превеликим трудом, но все же удалось
переубедить его.)
Спартак услышал, как Марсель говорит Комсомольцу:
– Ты бы клифт начальнический снял, харэ уж в нем рассекать.
А то не ровен час перепутают. Стволов-то на руках – до дури.
– Мне на тот свет обязательно надо попасть в погонах, –
хмуро сказал Комсомолец.
– Даже так! М-да... Вор и легавый навсегда останутся вором и
легавым. Ну, ежели дело только в погонах, то гимнастерочку оставь, но поверх
надевай не шинель, а бушлат чей-нибудь. Все лучше будет...
После этого Марсель, закуривши папиросу, подошел к Спартаку.
– А жить хорошо, сосед, да? Воля! Мы – свободные люди,
чуешь? Плевать, пусть в конечном счете пристрелят, все там будем, но хоть
последние деньки вольным покучерявлюсь!
– Сегодня ночью проходил мимо одного мужичонки, – сказал
Спартак, – который сидел, обхватив голову, и бормотал: «Что мы наделали,
что же теперь со всеми нами будет»...
– Ты это к чему?
– К тому,– Спартак повернулся к Марселю, – что завтра
утром таких мужичков будет чуть ли не половина лагеря, а к середине дня почти
все будут сидеть, обхватив голову, и ныть: «Что же мы наделали»...
– Ну и?
– Вспомни самые разные революции, бунты Стеньки Разина и
Емельки Пугачева, вспомни восстание моего тезки...
– Трудно будет вспомнить, я же в ваш исторический кружок не
хаживал, – хмыкнул Марсель.
– Вот и напрасно, как выясняется. А так бы знал, что нет
восстания без вождя. Или, вернее, так: нет вождя – народ растеряется, придет в
уныние и испужается сам себя. Ты правильно говорил. Словом, нужен тот, кто
скажет: «Я знаю, что делать и как делать, я выведу вас, вам ничего другого не
нужно, только идти за мной». Причем так скажет, что ему поверят.
– То есть ты имеешь в виду...
Марсель не договорил – дверь кабинета распахнулась от
толчка. Зашел Горький. Те двое, что сопровождали его, остались снаружи. Все
правильно – здесь собиралось совещание на высшем уровне, им здесь делать было
нечего.
