– Прошу тогда…
– Икорки, – перебил его официант, взявший дело в свои руки. – Икорки паюсной и грибков. Грибки у нас соленые, первый сорт. А что пить будем?
– Бульон с пирожком, – сказал Андрей, понимая, что голод все более овладевает им. – И отбивную.
– Погляжу на кухне, – сказал официант. – Если отбивных не будет, не изволите ли эскалоп? Водочки под грибки-с?
– И водочки, – согласился Андрей, который водку не любил и почти никогда не пил, даже на небогатых студенческих сборищах.
Дальнейшие свои действия Андрей рассчитал заранее.
– Голубчик, – сказал он голосом следователя Вревского. – Что у вас за газеты сегодняшние остались? Мне надо поглядеть.
– Вам «Вестник» или «Слово»?
– А симферопольская пришла?
– Нету, – сказал официант, – утром еще разобрали.
– Погляди, голубчик, – сказал Андрей. – Я отблагодарю.
Андрею не приходилось играть такие роли – сейчас бы сюда Ахмета.
Официанта не было минут пять. Андрей мысленно шел за ним. Вот он подходит к кассе, затем медленно и лениво идет к буфету или на кухню, разговаривает с приятелем о погоде. Может, он не ялтинский, нанялся только на сезон – собирается уж на поезд. Вот он спросил про газету, и ему ответили – откуда вечером газета? Своей вечерней в Ялте не было, а вечерняя из Симферополя приходила только утром.
Наконец официант появился. Он высоко и почти торжественно нес поднос. Держа его на весу, стал расставлять на столе закуски. Поставил лафитничек.
– Я вам сельтерской принес, – сказал он, – некоторые любят запивать.
– Спасибо, – сказал Андрей. – А газета?
Официант выставил все, поправил тарелку с нарезанным хлебом, подвинул масленку, потом, будто нехотя, вытащил из кармана смятую газету, вид у нее был такой, словно по ней ходили ногами. На сгибе расплылось масляное пятно. Официант покрутил фитиль лампы, и она загорелась неожиданно ярко, как электрическая.
– Приятного аппетита, – сказал официант. – Газету у повара взял, вы уж простите, с утра по рукам ходит.
Эта вспышка разговорчивости утомила официанта, и он побрел к двери. Встал в ней, чтобы не спускать глаз с посетителей, и снова принялся за ногти.
Газета была симферопольская. Утренняя. Вероятно, сегодняшняя.
И тут Андрей не утерпел. Вместо того чтобы не спеша выпить, закусить, а потом, перед бульоном, развернуть газету, он сразу же посмотрел на первую страницу. Прямо под названием была дата: 15 октября 1914 года.
Если газета сегодняшняя – его, Андрея, не было на этом свете четыре дня. Если вчерашняя – пять. Значит, он почти не ошибся, считая щелчки в табакерке.
Четыре дня. И в городе все тихо. Как бы расспросить официанта о новостях? Не привлекая внимания. Он, правда, вялый какой-то. Андрей налил в рюмку водки, густо намазал ломоть хлеба маслом и икрой. Водка приятно обожгла глотку, бутерброд оказался вкуснейшим. Андрей подцепил вилкой крепкую шляпку рыжика и схрупал ее.
«Почему у меня такое славное настроение? Ведь ничего еще не известно, и, возможно, мне грозит опасность. Но главное ведь в ином – в том, что я чудесным образом избавился от прошлой опасности. Подобно Аладдину с волшебной лампой, я обладаю машиной, которая резвее самого быстрого коня унесет меня от любой беды. Ну что, Вревский? Поймал? Приходи сюда, вот я, Андрей Берестов, сижу перед рестораном, хрупаю рыжик… А есть ли у меня деньги? Еще не хватало попасть в полицию…» Он лихорадочно полез в карман тужурки – там только табакерка и мелочь. В другом кармане – тоже. Деньги остались в брюках! А сейчас брюки на нем чужие. Андрею стало холодно. Он нервно оглянулся. И официант, чуя неладное, тут же проснулся, шагнул к столику и спросил с некоторой угрозой:
– Бульон подавать?
– Несите, – сказал Андрей, понимая, что наступил момент для бегства. Но наученный опытом официант лишь дошел до двери в ресторан и, не спуская глаз с Андрея, крикнул внутрь:
– Кузьма, бульон неси. И эскалоп.
И тогда Андрей вспомнил, что в тужурке лежит бумажник, в бумажнике десятка, и, проведя рукой по борту, ощутив выпуклость бумажника, сразу обессилел и даже не заметил, как официант, уже без всякой видимости пиетета, стукнул о стол бульонной чашкой, плеснув на клетчатую скатерть.
Выпив чуть теплый бульон и опрокинув еще рюмку водки, Андрей осмелел. Он уже решил, что все же подберется, как совсем стемнеет, садом к Лидочке. Он будет осторожен, чтобы его не заметили. А в крайнем случае – что ему стоит прыгнуть еще на день вперед? Лиха беда – начало! – сказал он себе и непроизвольно улыбнулся – заяц в потоке времени!
Он проглядел первую страницу. Официальные сообщения. Внизу справа пустое место – вычеркнуто военной цензурой, которая уже начала накладывать лапу на известия с фронтов. А вот и сообщение из Петрограда: «Ставка сообщает, что нашим доблестным войскам отдан приказ о переходе в наступление против Турции, нарушившей договоры о мире и соседстве и легкомысленно привязавшей свою судьбу к колеснице германского пруссачества».
«Вот война дошла и до наших краев», – подумал Андрей, забыв об эскалопе и зачитавшись шумной патриотической передовицей, в которой предсказывалось неминуемое поражение дряхлой Османской империи, живущей за счет соков, которые она пьет из порабощенных народов. Наконец-то появился враг выгодный, которого есть надежда громить не только на страницах газет, но и на поле боя.
На той же странице разбиралась стратегическая ситуация в Закавказье и чаяния армянского народа… куда мельче и скуднее говорилось о боях под Варшавой – война уже пришла на территорию Российской империи.
Громко скрипя сапогами, вошел офицер с рукой на черной перевязи. Он был слегка пьян и, обернувшись в поисках компании, увидел, что Андрей сидит в одиночестве, тут же подошел и спросил:
– Разрешите? – и, не дождавшись ответа, уселся напротив. – Сволочная погода, – сказал он. – Бой!
Официант подошел резво – куда только делась апатия.
– Бутылку шампанского! Но не какое-нибудь там… Наше, отечественное, массандровское. И два фужера.
Андрей отложил газету. Еще этого не хватало!
– Сейчас мы с тобой выпьем, – сообщил офицер.
На нем была фуражка с высоким черным околышем и загнутой назад тульей; на серебряных погонах – крылья. Авиатор, штабс-капитан. Еще недавно авиаторы были кумирами Андрея. Они с Беккером бегали на поле на окраине Симферополя, где происходили славные полеты, – он видел и Нестерова, и самого капитана Андрианиди, и бравых французов. Он знал, что такое пике и штопор, он видел, как разбился Гастон Роже, и чуть было не успел к тем, кто вытаскивал его тело из-под обломков «Ньюпора».
Андрей принялся за эскалоп, но аппетит уже пропал.
Офицер постучал пальцами по столу.
– Студент? – спросил он. – Почему не воюешь? – И тут же сам ответил: – Какого черта? Я за сентябрь трех друзей похоронил. Сам чудом жив остался. Видишь, совсем не двигаются.
