– Это какая-то изящная литература, – сказала Лидочка. – Как будто я уже это читала. Значит, сердце вам ничего не подсказало. Знаете, я вам сейчас расскажу одну ужасную вещь, которую нельзя рассказывать человеку, если его мало знаешь. В тот день, когда вы уезжали, я очень захотела вас увидеть. И сказать вам, что вы неправильно все понимаете. Я знала, что так вести себя нельзя, но я как будто обезумела. Это было давно, полгода назад, я еще была совсем девочкой. Я прибежала на площадь, откуда уходят линейки в Симферополь. Но вы меня не увидели. Хотя тогда я думала, что вы не хотите меня увидеть. Вам смешно?
– Нет, – сказал Андрей. – Я вас тогда видел. Но я решил, что вы ждете кого-то другого.
Андрей взял Лидочку за руку. Пальцы были жутко холодные. Ледяные. Вместо того чтобы вырвать их, как положено юной девице, Лида сказала:
– У меня всегда руки холодные. Это какая-то ненормальность.
– А у меня горячие.
– Значит, у меня сердце горячее, – сказала Лида, потому что надо было говорить, и внешняя пустота разговора никак не соответствовала его внутреннему напряжению.
– Можно, я согрею? – спросил Андрей.
– Это безнадежно, – сказала Лида.
Андрей нагнулся и начал целовать пальцы Лиды. Она понимала, что делать так не положено, она говорила быстро и бессмысленно, словно отвлекала себя от поцелуев Андрея.
– Ну вот, вы же видите, это безнадежно… Они всегда холодные. Это у меня наследственное. У папы тоже всегда холодные руки, а вот мама устроена совсем иначе, она темная и полная, а мы с папой рыжие.
– Ну вы совсем не рыжая, – сказал Андрей, не отпуская пальцев. – Вы скорее пепельная.
– Значит, серая, да?
– Я этого не хотел сказать.
Он поцеловал ее в щеку. Щека была покрыта пушком, таким нежным, что почувствовать его могли лишь губы.
– Мы совсем замерзнем, – сказала Лида. – А вы опоздаете на автобус.
– Ну и пусть.
– Я знаю, что не пусть. Если бы было пусть, вы бы мне с самого начала не сказали. У вас завтра поезд? У вас всегда завтра поезд.
– Нет, послезавтра, – сказал Андрей. – Завтра хоронят маму Коли Беккера.
– У Коли умерла мама? Не может быть!
Лидочка высвободила пальцы и отстранилась, потому что теперь нельзя было и думать о поцелуях.
– Что с ней случилось? Он, наверное, сильно переживает, да? Они ведь были с ней очень близки. Он мне рассказывал.
Андрей не знал, что рассказывал Коля о своей маме, он мог рассказать, что она герцогиня, и Андрею лучше промолчать. Но и отмахнуться от Лидочкиной искренней озабоченности было нельзя, и Андрей сказал, что Елизавета Юльевна умерла от рака и очень мучилась, а Коля приехал из Петербурга к ее смертному одру.
– Пойдемте отсюда, – сказала Лидочка. – Честное слово, я совсем замерзла. Я ведь не думала, что буду сегодня сидеть на лавочке возле моря. Вы тоже совсем легко одеты.
Они поднялись и стояли рядом, потому что уходить обоим не хотелось.
Лидочка сказала:
– Простите, – и застегнула ему верхнюю пуговицу тужурки, – у нас предательский климат, а вы поехали даже без кашне.
– Нет, я все взял, – сказал Андрей. – У меня был тяжеленный саквояж, потому что я обманул мою добрую тетю Маню.
Они пошли с пляжа, и Андрей рассказал, как он придумал визит к отчиму и как волочил из Симферополя банки с черешней, а потом отдал на сохранение чистильщику на набережной.
– Надо все-таки отнести все вашему отчиму, а то, когда он узнает, он расстроится и будет на вас сердиться.
– Еще чего не хватало! У нас с вами остался час, понимаете?
– Понимаю, – сказала Лидочка детским голосом. – Очень жалко.
– Скажите честно, – попросил Андрей. – Мне это важно знать, вы рады, что я приехал, или это вежливость с вашей стороны?
– Какой вы глупый, Андрюша, – сказала Лидочка.
Они уже поднялись наверх и остановились у парапета. Лидочка поцеловала Андрея, но получилось неловко, потому что он как раз в этот момент поворачивал голову, и поцелуй пришелся в подбородок. Андрей потянулся к Лиде, и она ударилась лбом о его нос, притом так сильно, что у Андрея слезы полились из глаз.
Обоим стало смешно, и они стояли рядом, держались за руки, как на картине Репина «Какой простор!».
Потом оба замолчали. И Андрей видел перед собой громадное темное зимнее море, над которым двигалось многообразное небо, где хватило места и грозовым тучам, и кучевым облакам, и синеве. Точно по самой линии горизонта медленно-медленно полз белый пароход с высокой длинной трубой, дым из которой тянулся, расширяясь, будто нарисованный ребенком. Слева поднималась отлогая гора, застроенная домиками и заросшая садами, из которой, как желтый палец, поднималась башня под луковкой, а направо открывался вид на Ялтинскую бухту. Стояла мирная, сказочная, добрая тишина. И Андрей сказал себе: «Вот сейчас я совершенно счастлив. Так счастлив я не был никогда в жизни. И может быть, никогда не буду так счастлив. Я должен запомнить этот момент и помнить его всегда. И это гладкое море, и бурное небо, и зимнюю зелень склона, и колокольню, и Ялтинскую бухту, и девушку рядом со мной. Я могу сейчас повернуть голову и увижу ее и могу дотронуться до ее холодных и самых красивых в мире пальцев».
Андрей повернул голову. Лидочка смотрела на него.
– Вы знаете, что я загадала? – спросила она.
– Знаю, – сказал Андрей. Он был совершенно убежден в том, что она думала о том же, что и он. И точно так же, как он.
А Лидочка загадала совсем другое. Она загадала, что если первой встретится им женщина, то она выйдет замуж за Андрея. А если мужчина, то роман их закончится трагически.
Когда они отошли от парапета, то увидели издали велосипедиста. Андрей резко отвернулся и стал смотреть в море. Велосипедист – высокий худой старик в шляпе и с трубкой в зубах – ехал, глядя прямо перед собой. К багажнику велосипеда была привязана стопка книг. Он кинул рассеянный взгляд на хорошенькую девушку у парапета и отвернувшегося студента, потом свернул в переулок.
– Вы видели, кто это был? – спросила Лидочка. – По-моему, это ваш отчим.
– Да, – сказал Андрей. – Он уехал?
– Да, он уехал. Пошли?
– Вы почему расстроились?
– Я? Расстроилась? Ничего подобного. Мне вас стало жалко. Из-за меня вы вынуждены скрываться от собственного отчима.
Лидочке стало грустно, что их роман завершится трагедией.
Солнце садилось, тени стали длинными. По набережной вяло, как бы выполняя тяжкий долг, гуляли редкие приезжие.
Несколько человек стояли кучкой у мола и глядели, как швартовался пароходик «Алушта». Это был прогулочный пароходик, и его палуба была закрыта от солнца тентом. Зачем ему было ходить по морю в декабре месяце – загадка. Никто с него не сходил, и слышно было, как капитан ругает матроса, который никак не может замотать конец вокруг кнехта.
