– Так будет всегда? – спросила она очень серьезно,
и по ее тону я не понял, она просто уточняла или выражала неудовольствие.
– Нет, завтраки будут каждый день разные, но в любом
случае без белого хлеба, булочек и пирожков.
– А паштет?
– Нельзя, он очень жирный и калорийный.
– А если без хлеба?
– Все равно нельзя.
– А черный хлеб можно?
– Ради бога. Но только с овощами. Никаких бутербродов с
колбасой или ветчиной. Положи на хлеб ломтик огурчика, сверху ломтик
помидорчика, сверху зелень и ешь на здоровье сколько хочешь.
– А просто колбасу можно?
– Нежелательно. Лучше ветчину или буженину. И тоже с
огурчиком или помидором и зеленью. Я же тебе объяснял про обмен, про
расщепление жиров, про клеточные процессы. Забыла?
– Нет. А можно кофе вместо чая?
– Конечно, пожалуйста. Только без сахара. Если тебе
горько, можешь добавить немного обезжиренного молока. Ты любишь кофе?
– У меня давление низкое, я без кофе все время спать
хочу.
Низкое давление – это хорошо, это очень даже преотлично! В
смысле нагрузок и пульса. Но спать ты, дорогая моя, хочешь оттого, что твое сердце
не справляется с той тяжестью, которую вынуждены таскать твои бедные ноги, и
быстро устает, а вовсе не потому, что у тебя низкое давление.
– Давай я за тобой поухаживаю, – великодушно
предложил я и налил Дане кофе из красивого кофейника-термоса. – Скажи-ка
мне, ты как предпочитаешь: есть вкусно, но очень мало или не очень вкусно, зато
много?
После некоторого молчания она ответила:
– Мне все равно. Я не знаю.
Это как раз можно понять. Откуда она может знать, если
никогда не пробовала есть мало или невкусную еду? Только вкусно и много.
– Ладно, попробуем оба варианта, и ты сама выберешь.
Начнем с невкусного, зато в неограниченных количествах, а если тебе станет совсем
невмоготу, перейдем к вкусному, но по чуть-чуть. Идет?
Она пожала плечами.
– Как скажете.
Кофе без сахара Дана пила с отвращением, которое даже не
пыталась скрыть, но вслух не произнесла ни слова. Я попросил ее за обедом
постараться соблюдать те правила питания, которые я пытался вдолбить ей утром.
– Даже если я буду обедать вместе с вами, я не стану в
присутствии всех делать тебе замечания и руководить. Но я очень хочу надеяться,
что ты этим не воспользуешься.
– Вы же сказали, что Нина будет готовить мне отдельно.
– Да, но с завтрашнего дня. Сегодня она уже не успеет
приготовить для тебя обед и ужин. И не забывай пить воду, в течение дня тебе
нужно выпить не меньше полутора литров, лучше даже два.
Дана молча кивнула и ушла к себе «заниматься самоподготовкой
по гуманитарным предметам», а я остался ждать домработницу Нину, которой было
велено выслушать мои указания и сделать все в соответствии с ними. В общем, на
тот момент я полагал, что сделал все, чтобы понравиться Дане и, главным
образом, ее родителям, потому как работа моя зависит, конечно, и от девочки
тоже, но все-таки в основном от ее папани. Я был сумасшедше вежлив и старался
выглядеть компетентным, хотя мало кто догадывается, каких усилий мне это
стоило. Я рос хоть и в учительской семье, но жил жизнью нормального дворового
парня, занимающегося исключительно мужским видом спорта, и был, как и все мои
приятели, драчуном, мелким хулиганом и любителем матерных анекдотов. Конечно,
мама с папой пытались привить мне правила хорошего тона и интеллигентную речь,
но безуспешно, в том смысле, что я все это выучил и при необходимости мог
придурнуться «приличным мальчиком», но образом жизни и поведения вся эта наука
так и не стала.
Домработница Нина показалась мне точной копией Даны, только
постарше и устройненной раз в десять: неразговорчивая, неулыбчивая, она молча
слушала мои, с позволенья сказать, указания и записывала в толстую тетрадку, не
задавая ни единого вопроса. В той среде, в которой я вращался до аварии,
домработницы как-то не водились, и все мои представления об этой категории
домашнего персонала основывались на просмотренных фильмах, где уютные пожилые
тетечки в непременных фартуках старались посытнее накормить своих питомцев,
ухаживали за ними, будто за собственными детьми, были в курсе всех семейных, а
то и служебных дел, давали полезные советы и вечно ворчали на нерадивых хозяев,
если те, к примеру, плохо кушали или не могли найти галстук от парадного
костюма. Но не такова, судя по всему, была наша Ниночка. То ли она не страдала
излишним любопытством и любовью к семье, в которой работала, то ли господа
Руденко так дело поставили, что никто и пикнуть не смел. Я больше склонялся ко
второму объяснению, потому что полагал любопытство таким же естественным
женским свойством, как стремление к красоте. Как не бывает женщин, которые не
хотят быть красивыми, так и не бывает женщин нелюбопытных.
Образовавшийся перерыв я провел в «своей» комнате за
компьютером, просмотрел почту и написал наконец письма всем, кому задолжал.
После того как меня лишили компа, я периодически наведывался в интернет-кафе,
но в целях экономии времени отвечал только в самых неотложных случаях, а ведь
за время пребывания в больнице сами понимаете сколько всего скопилось в моем
почтовом ящике. Хорошо, что я заранее не знал о беспредельной доброте моих
новых хозяев, иначе уже сегодня притащил бы сюда диски с моими игрушками и
предался бы любимому занятию, а так от скуки, глядишь, и с почтой разобрался.
При наличии возможности пострелять у меня бы точно не хватило силы воли
отвечать на письма.
Обед прошел спокойно и быстро, за столом нас было всего
трое: Дана, Юля и я. Все взрослые члены семьи куда-то подевались. Может, они
обедают позже?
– Лена повела Костика в цирк, – пояснила
Юля, – а все остальные поехали на кладбище к дедушке и Ване.
Да-да-да, что-то такое вчера говорилось… А я и в голову не
взял. К дедушке, значит. Ну, одна дедушкина внучка из дому не выходит, это
понятно, а другая-то почему дома осталась? Не уважает, что ли?
– А ты почему не поехала? – спросил я.
– Дядя Миша сказал, чтобы я осталась Дану
караулить. – Юля недобро усмехнулась, искоса посмотрела на меня и
добавила: – И тебя тоже. Новый человек в доме, мало ли что.
Мне стало противно. Неужели я похож на вора или насильника?
И потом, Нина-то здесь.
Дана вела себя более чем прилично, ни разу не сделав даже
попытки положить себе в тарелку что-нибудь слишком жирное или калорийное.
Однако от Юлиного внимания это не укрылось, и все полчаса, которые мы провели
за столом, она не переставала отпускать ехидные реплики в адрес севшей на
строгую диету сестры. Я не вмешивался: слишком мало времени я провел пока в
этой семье, чтобы сметь делать замечания, но, глядя на уткнувшуюся в тарелку
Дану и видя, как дрожат нож и вилка в ее руках, я начал искренне жалеть
девочку. Ей, бедолаге, и без того тяжело жить, ощущая себя уродом, зачем же
масло в огонь подливать и открыто издеваться?
