Она поднимается из-за стола и гордо удаляется. А мы все
остаемся, мягко говоря, в положении «раком». Ах, моя хитрая, поднаторевшая в
аппаратных играх матушка! Специально приберегла свое сообщение для такого
момента, когда рядом будут посторонние и я не смогу открыто высказываться,
чтобы не завязывать семейную склоку. Разумеется, все промолчали, все ведь у нас
хорошо воспитаны, никто не вякнул, не возмутился, даже не удивился открыто.
Подавились, но проглотили. И что теперь со всем этим делать? Мать начинает
демонстративно собираться на кладбище, а я? Ладно, допустим, у меня полно дел и
я с утра уехал в офис. Но если я дома, если я просто хочу отдохнуть, поваляться
на диване с газетой в руках или посмотреть по телевизору футбол или боевик
какой-нибудь? Я могу сходить с мужиками в баню или съездить на рыбалку? Я, в
конце концов, имею право побыть в выходной день дома со своей семьей, с женой и
дочерью? Или не имею? Володьке проще, он с нами не живет и этих демонстративных
сборов видеть не будет, а мне-то что делать? Каждый выходной смываться с утра пораньше
из дому, как нашкодивший пацан, делая вид, что у меня много работы, срочные
контракты и важные переговоры? Может, мне уже вообще переехать в офис и жить
там постоянно, а домой приходить в гости раз в неделю на пару часов?
Или я – дурак, а мать права? Может, я чего-то в этой жизни
не понимаю и могилы родственников действительно надо посещать каждую неделю на
протяжении десятилетий? Может, я – моральный урод? Не может же быть, чтобы
общепринятое этическое правило, с которым все согласны и которое всех устраивает,
вынуждало человека калечить собственную жизнь. Получается, если соблюдение
правила уродует чью-то жизнь, то либо правило неправильное, либо жизнь
организована неверно. Опровергнуть правило я не могу. У меня нет аргументов. На
кладбище надо бывать? Надо. Чтить память усопших надо? Надо. Мать уважать надо?
Тоже надо. Перечить матери можно? Нельзя, что очевидно. Вот четыре правила –
одно другого правильнее, а во что они превращают мою жизнь? В кусок дерьма.
Неужели все дело в том, что моя жизнь организована как-то не
так?
Глава 2
Павел
Со следователем мне повезло. В том смысле, что она, конечно,
тетка цепкая и занудная, как и положено следователю, но после двух дней
изматывающих допросов поняла все-таки, что я к убийству не причастен и могу
выступать только как свидетель, зато свидетель полноценный, наблюдавший жизнь
семьи Руденко на протяжении двух лет практически ежедневно (выходные мне не
полагались, и свободные дни выпадали только тогда, когда хозяин милостиво
решал, что можно на один день сделать перерыв).
Поняв, что артиллерийским наскоком, то есть по горячим
следам, преступление не раскрыть, она резко притормозила и принялась не спеша,
с чувством и со вкусом разбираться в хитросплетениях внутрисемейной ситуации.
Очень способствовало делу и то обстоятельство, что никто из Руденко не обивал
пороги с требованиями как можно быстрее найти преступника и с обвинениями
милиции и прокуратуры в бездействии. Ну, оно и понятно, если бы убийцей был
человек посторонний – тогда другое дело, а так-то все понимали, что отравитель
– кто-то из них. И что с этим делать? Как себя вести? Требовать скорейшего
выявления и наказания убийцы, который наверняка (других вариантов нет) окажется
твоим родным, близким и любимым? Или уговаривать следователя не надрываться и спустить
все на тормозах, тем самым навлекая на себя особо серьезные подозрения? Могу
себе представить, как мучится каждый из них. Нет, не так: почти каждый. Потому
что кто-то один – убийца – совсем даже не мучится нравственным выбором. Он
мучится страхом разоблачения. Но все равно ведь мучится…
Следователь Галина Сергеевна Парфенюк по возрасту годилась
мне в матери. Я предполагал, что на самом деле она, конечно, несколько моложе,
но выглядела на все пятьдесят пять, и когда усвоила, что я никак не могу быть подозреваемым,
то и вести себя со мной начала как мамка: поила чаем с домашними бутербродами и
пирожками собственного сочинения, заботливо спрашивала, почему у меня усталые
глаза, и, открывая форточку, беспокоилась, как бы меня не продуло. А форточку,
а то и окно целиком она открывала беспрестанно, объяснив мне, что у нее
дыхательная недостаточность и ей все время не хватает воздуха.
– Итак, Пашенька, мы остановились на том, что в первый
момент семья Руденко показалась тебе большой и дружной. Сколько времени длился
этот первый момент? День, два?
– Примерно неделю.
– А потом что произошло? Ты начал сомневаться в том,
что она такая уж дружная?
– Понимаете, Галина Сергеевна, все не так гладко, как
вы говорите. Например, я в первый же день понял, что Юля не любит Дану, но мне
это показалось… ну, как бы нормальным. Одна – красивая и бедная, другая –
некрасивая и богатая, прямо как в романе. Нелюбовь одной девочки к другой
выглядит совершенно естественно, особенно если учесть молодость и глупость.
Ревность, зависть и так далее. И для меня эта нелюбовь не была свидетельством
того, что в семье не все в порядке. А вот спустя примерно неделю или, может,
дней десять…
* * *
Мой первый рабочий день пришелся на воскресенье. Можете себе
представить мой восторг: в воскресенье к семи утра переться на работу. Да я
сроду по выходным дням так рано из дому не выходил! Хотя если не кривить душой,
то за последние месяцы у меня все дни были выходными. Я отвык так рано
вставать. Зато получил удовольствие от езды по пустым дорогам. Нормальные люди
еще спят, а я, как дурак… Да ладно, за такие-то деньги!
Дверь мне открыл сам хозяин, Михаил Олегович, и, судя по его
виду, встал он уже давно. Не спится, няня? Или он по жизни «жаворонок»?
– Молодец, – хмуро поприветствовал он меня, –
без опозданий явился. Завтракал?
Я решил не ломаться и сказал правду:
– Нет, не успел. Отвык так рано вставать, а опаздывать
не хотелось.
– Это правильно, – он одобрительно кивнул. –
Дана уже встала, у нее только что будильник прозвенел, я слышал, а мы с тобой
кофе выпьем, пока она умывается. Это только на первый раз, я велю ей, чтобы
будильник на без четверти семь ставила и к твоему приходу была готова.
Я проследовал за ним в уже знакомую столовую, где по всем
правилам дорогих отелей был сервирован вполне европейский завтрак и даже стояли
три прозрачных кувшина со свежевыжатыми соками, судя по цвету, апельсиновым,
морковным и свекольным. Но соки эти были единственным диетическим продуктом на
столе, все прочее оказалось, как и предупреждал меня накануне Артем, жирненьким
и сытненьким. Хорошо, что у меня нет проблем с весом, я позволил себе намазать
мягкий пышный белый хлебушек высококалорийным паштетом, который мне еще вчера
так понравился.
– Все, что ты наметил, я купил, – начал Михаил
Олегович, – установили по твоему плану. Комнату твою оборудовали, сейчас
пойдешь переодеваться – посмотришь. Если что еще надо – скажи мне, не
стесняйся. Вот тебе талмуд, – он со смачным стуком, от которого я
вздрогнул, положил на стол передо мной толстую книгу в дорогом кожаном переплете,
вроде ежедневника, – будешь составлять план на каждый день и записывать
результаты. Что сделано, что не сделано и почему. Буду проверять.
