– Зачем? Не уезжай, – шептала Мариша, словно усмиряя себя. Голову опустила, а тонкие пальцы часто перебирают цепочку.
– Мы же ненадолго, мы на машине, – нерешительно сказала Анна.
Мариша потянулась к Анне и вдруг прижалась к ней, заглядывая в лицо. Анна почувствовала, как рука Лаптя присосалась к ее запястью.
– Никуда я не поеду. – Анна решительно отлепила руку Лаптя. Обняла Маришу, ощутила, как оттаивают, теплеют ее плечи. Нет, нет, не надо ехать. Какая Мариша бледная. Вишней пахнет. Как пахнет вишней… Ни за что не поеду. Глупости, срываться, ехать. Что они такое пьют?
– Магнитные бури! Совесть надо иметь. Совесть надо иметь. Туда и обратно. На моторе! Все, как по маслу! – бессмысленно выкрикивал Лапоть.
– Тебя об этом просили? – неспешно проговорил Андрей.
– А? – Лапоть осекся. – Я что, не так? Опять не туда? Погоди, намекни хотя бы. Разобраться…
– Что, Андрюша? Может, я знаю? – изо всех сил вглядываясь в еле различимое лицо Андрея, спросила Анна. Но Андрей не ответил.
– Это мы по работе, Анюточка, – весь крепенький, свежий, вынырнул перед ней Лапоть, – всегда вы во все лезете. Характер.
– Все космос. Все-то мужские дела, – лукаво улыбнулась Мариша.
– Модильяни! Модильяни! Шея, шея! – механически все повторял Лапоть. И тут же буднично, как о деле решенном. – Одевайтесь, Анюта. Пока они тут… мы уже и обратно.
Мариша подняла тонкий палец, кокетливо погрозила Анне.
– Скорей возвращайся, а то смотри…
– Да-да-да! – строчил Лапоть, сшивая неровные края вишневых теней.
– Ты ничего? – Анна попробовала поймать взгляд Мариши, но та уклончиво смотрела в сторону. Подняла рюмку на уровень глаз, ловя свет сквозь непрозрачное вино. – Ну тогда… вы уж тут не скучайте.
– Умница, умница, – поощрительно шипел Лапоть. Он уже держал шубу Анны. Мех на шубе весь вздыбился. Лапоть дунул на мех и, подавая шубу, тихо зарычал по-собачьи.
«Остаться или нет?» – только и успела подумать Анна, но цепкая рука Лаптя подхватила ее, и они оказались в коридоре. Анна услышала, как щелкнул замок двери, захлопнувшейся за их спиной.
– Ой, Эдик, мы замок защелкнули!
– Разберутся.
Янтарный локоть желтым светом проводил Анну и Лаптя до передней. С той же головокружительной силой их вынесло на лестницу, где, разинув дверь, ждал лифт.
В машине было железно и холодно.
– Сейчас печку включу. Ножки вам согрею, – хохотнул Лапоть. – У женщин ножки всегда должны быть теплые.
И правда, в ногах у Анны что-то заворчало, потянуло сухим и горячим. Лапоть повернулся к Анне, почти навалился на нее и вдруг затрясся, растянув черный рот:
– Ха-ха-ха! А вы… Ох, не могу! А вы, оказывается, обучаемы, Анюточка, я-то уж думал: безнадега! Неужели и это?..
– Вы о чем, Эдик? – Анна постаралась оттолкнуть плечом вязкое тело.
– О том самом, Анюточка, как раз о том самом, – захлебывался от наслаждения Лапоть. – Что, я не понимаю? Вы как рассудили? Все-таки своя, родная. Подружка. Может, так оно и лучше. Да вы не стесняйтесь, Анюточка, меня-то чего стесняться? Меня, между прочим, никто не стеснялся. Бегают при мне девочки, в чем мать родила. И хоть бы что, будто я и не мужик вовсе. Ну эти, девочки, девочки, вы знаете. Не какие-нибудь. Хорошие девочки. А Мариша ваша красавица просто…
– Вы с ума сошли! – вспыхнула Анна. Она искала слова резкие, сильные, чтобы он захлебнулся своим прыгающим смехом, вывалился из машины. Но слова не находились.
Щетки, слизывая мокрый снег, двигались по стеклу, а ей казалось, что они двигаются по ее лицу.
– Приехали. Вы не торопитесь, Анечка, – равнодушно сказал Лапоть. Анна вздрогнула. Она и не заметила, что машина стоит у ее подъезда.
– Славика нет дома. Здравствуйте, – звонко и твердо сказала ей красивая девочка, выходя из лифта. Вязаная шапочка гладко облила ее голову. Из сумки торчала теннисная ракетка.
«На теннис идет, жизнь нормальная, – поднимаясь к лифту, подумала Анна. – Это, наверно, Оля. Олечка. Мать говорит, Славка к ней ходит… развивается».
Квартира встретила ее тишиной. Было тепло и душно. Форточку никогда не откроет. Держит ребенка в духоте. Опять поволокла к своим старухам. Сидят там, вспоминают. А Славка в углу. Сунут ему старый альбом. Смотри, детка, фотографии: эти дяди и тети, видишь, какие молодые, а их… Как они ему все это объясняют? Ведь не совсем же они в маразме, не станут они шестилетнему рассказывать…
Анна в спешке вытрясла из сумки коробки с лекарствами, губную помаду, носовой платок. Схватила помаду, как в лихорадке мазнула по губам. Бегом спустилась с лестницы. Лапоть спал в машине, запрокинув голову, посвистывая ноздрей. Шапка свалилась с головы, открылось короткое бурое горло.
«Бритвой бы его по горлу, – вскипев ненавистью, подумала Анна. – Господи, что со мной?»
– Эдик, – окликнула она его.
Лапоть всхрапнул и проснулся.
– Чего так быстро, Анюта? – Лапоть недовольно глянул на часы, зевнул, вялой рукой нашаривая шапку. – И все-то вы торопитесь, торопитесь. Что вы такая неуемная? Рано нам еще.
– Почему рано? Как? – вздрогнула Анна.
Но Лапоть вместо ответа только скучно махнул рукой. Машина долго не заводилась.
«Это он нарочно», – мучилась Анна.
Обратный путь казался ей бесконечным. Их втянула в себя цветная, в беспокойных огнях площадь Пушкина. Наконец медленно подплыл знакомый дом. Лапоть остановил машину.
– Ба-ба-ба-ба… – зашлепал он губами, что-то обдумывая, высчитывая, снова с сомнением поглядел на часы. Анна рванулась к лифту, но Лапоть хватко удержал ее за руку.
– Пешочком, пешочком, полезно.
Она летела по лестнице, не чувствуя ног. Лапоть еле плелся, остановился:
– Анюта, козочка, пожалейте старика.
Он привалился к стене плечами, затылком, стал медленно сползать вниз. Шапка съехала ему на бровь. В неясном свете бесхозной лампочки, ввинченной где-то этажом выше, Анна увидела, что плоть его откровенно распадается, а там, в разъявшейся глубине, видно что-то дымное, клубящееся. Голос его стал монотонен и глух, как бормотание во сне. Веки упали, Анна с трудом разбирала обрывки фраз.
– Была уже одна такая… Тоже думала оставить нас с голой жопой. Лет двести назад, не меньше. А жарища, дрянь какая-то цветет, пыльца летит. Весь исчесался. Так ведь… Оказалась в дерьме, как и положено. А зуб-то у нее стал серый!
Внезапно жизнь вернулась в его глаза. В тот же миг он весь сгустился, тяжелея, и блеснула молния, впаянная в черную куртку. Лицо его припадочно исказилось. Он ухватил Анну за руки, заломил их за спину, прижал ее к стене. Квадратным коленом бесстыдно уперся ей в живот, теперь она не могла даже пошевельнуться. Его руки рванулись вверх и вцепились ей в рот, разрывая, раздирая его. Он выворачивал ей губы, царапал десны. Анна застонала, пытаясь высвободиться, отвернуть лицо. Но он запустил свои толстые пальцы еще глубже ей в рот и копошился там. Анна почувствовала тошнотворный вкус не то меди, не ржавой селедки.
