— Все, — ответил он и, не удержавшись, добавил:
— А что еще должно было выпасть?
— Соня, немедленно вернись и закрой дверь. Сквозит ужасно! —
раздалось из комнаты. — С кем ты там разговариваешь посреди ночи?! Совсем стыд
потеряла! Никого не щадишь! Даже мой покой тебе не дорог!
— Я иду, мама, — произнесла Соня отчетливо, — извините меня,
Кирилл. Я просто нервная. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И она скрылась вместе со своей сумкой.
Он подождал, пока за ней закроется дверь, и стал подниматься
по лестнице.
Медицинская коробочка со шприцем принадлежала Соне, он понял
это и без ее объяснений.
Не было ничего странного в том, что медсестра носит с собой
коробочку со шприцем. Мало ли что.
Странными были ампулы — их количество и содержимое. И еще
то, что она так испугалась.
Почему она так испугалась? Почему она спрашивала, что именно
он вытряхнул из ее сумки? Боялась, что он найдет шприц? Но ведь сам по себе
шприц, да еще в сумке у медсестры, не должен вызывать никаких подозрений, а она
испугалась так, что у нее даже сбилось дыхание.
Для какой цели Соня предназначала ампулы?
Для кого они были приготовлены?
Кирилл вошел в свою — Настину — комнату и тихо прикрыл за
собой дверь.
— Где ты болтался так долго? — спросила Настя сонно. — Я
почти заснула.
— Происходит что-то странное, — сказал он негромко, и с
Насти мигом слетел весь сон. — Происходит что-то очень странное, и я не могу
понять — что.
Кириллу показалось, что он совсем не спал, и все же в
середине ночи он проснулся, значит, все-таки спал.
Настя ровно дышала ему в плечо. Невесомая рука лежала у него
на животе, пальцы чуть-чуть подрагивали, касались его кожи, и ему нравилось это
дрожание — как будто она гладила его, очень легко.
Осторожно, стараясь не делать лишних движений, он заправил
за ухо скользкие шелковистые волосы и потрогал губами разгоревшуюся от сна
мочку, наткнувшись на серьгу, которая звякнула о зубы, и он засмеялся.
Никогда в жизни ему не нравилось ни с кем спать. В том
смысле, чтобы делить с кем-то свое драгоценное, личное, неприкосновенное
пространство, приспособленное только для него. Он не оставлял у себя девиц,
предпочитая романтические выходные в домах отдыха. Он слишком любил себя, и
свой покой, и свое одиночество и не желал ничего менять даже во имя радостей
секса.
За три дня он так привык к Настиному присутствию рядом с
собой, что ему было странно, что когда-то он спал один, без нее.
Он вернется в Москву, в свою квартиру, на свою территорию и
снова станет спать один. Не будет никакого подрагивания тонких пальцев у него
на животе и серьги, на которую наткнулись губы.
Он не знал, хорошо это или плохо — семьсот километров шоссе
между ним и Настей Сотниковой.
Она оказалась слишком близко к нему, и не только в постели.
Как быстро и как безнадежно он потерял то, к чему всегда так стремился, о чем
мечтал, что выстраивал с упорством и тщательностью.
Независимость.
Он совсем не думал об этом, когда приглашал ее в Дублин,
когда соглашался ехать с ней в этот дом и затевал расследование.
Глупый кролик по собственной воле влез в мешок, колышек
упал, и петля затянулась. Пока еще он вполне может прогрызть в мешке дыру,
выбраться на волю и добежать до ближайшего леса, но это пока. Очень скоро мешок
превратится в клетку, из которой будет не добраться до ближайшего леса.
Ни одна из знакомых ему девиц не засунула бы его мобильный
телефон за диван, чтобы он не мешал ему спать. Ни одна не спросила бы про трусы
с зайчиками из «Плейбоя». Ни одна не стала бы пить с ним виски на ковре перед
камином. Ни одна из них не стала бы кидать его в кровать только потому, что он
оказался в мокрой рубахе.
Никто из них не нацепил бы на себя очки вверх ногами после
трех поцелуев в машине.
Большинство из них старательно изображали из себя леди,
играли в какие-то сложные игры, заставляя его подыгрывать и делать вид, что он
верит, будто они — леди.
Настя вся — от очков и до ногтей на ногах — была настоящая.
Именно поэтому он не знал, что станет с ней делать, когда
все закончится.
Она вздохнула рядом, завозилась и повернулась к нему спиной,
устроившись щекой на его ладони. Как будто так и надо. Ему было неудобно, ее
локоть давил ему в грудь, но он терпел, а потом вдруг рассердился.
Почему он должен лежать и думать тяжкие думы, а она спит и
ничем ему не помогает?!
Он вытащил ладонь из-под ее щеки, но она не проснулась. Ему
очень хотелось ее разбудить, и он понимал, что просто так будить ее среди ночи
— свинство.
Тогда он выбрался из постели, нашел на полу свои джинсы,
которые бросил, когда она вечером прыгнула на него, и вышел с сигаретой на
балкон.
Было очень тепло, странно тепло, и он в который раз подумал,
что такое лето на Балтике случается, наверное, раз в пятьдесят лет. Пахло
садом, близкой землей, смолой от елки, которую он однажды держал за колкую
лапу, и водой из Финского залива.
Где-то открылось окно, и он, вздрогнув, посмотрел вниз.
Опять ночные гости?!
Внизу никого не было, и больше никаких звуков не доносилось
из спящего сада, и Кирилл вздохнул, решив, что от тайн, которые скрывает этот
дом, у него начался приступ паранойи.
Тайны, черт их побери.
Он вернулся в комнату и постоял над спящей Настей, понимая,
что больше ни за что не заснет. Иногда с ним такое случалось — бессонница
являлась из глубины перегруженного сознания, гадко усмехалась и усаживалась
рядом с ним на постель. Он знал, что прогнать ее можно, только сделав вид, что
ему нет до нее никакого дела.
Может, все-таки разбудить Настю?
Он не стал ее будить. Он поцеловал ее в щеку кротким
целомудренным поцелуем, от которого самому стало тошно, нацепил джинсы и вышел
в коридор.
Он возьмет в библиотеке книжку, поставит чайник и посидит
часок на кухне с книжкой и горячим чаем. Все лучше, чем маяться, не спать и
препираться с бессонницей, уговаривая ее проваливать к черту.
Дом спал, только луна бродила по темному коридору, по кухне,
по плиточному полу на террасе, который светился странным ночным светом.
Отчего-то Кириллу было неуютно, и он пожалел, что не надел майку. Как будто
луна его смущала.
