— Мама, — сказала Соня убитым голосом.
— «Мама», — передразнил ее Кирилл. Он очень строго сказал
себе, что его не интересует ничто и никто, кроме Насти Сотниковой и предстоящей
ночи, но следовать выбранному курсу было почему-то трудно.
— Сонечка, ты ей ничего не говори, — заторопилась Настя, —
Кирилл все правильно решил. Давай про ожерелье вообще не вспоминать, как будто
мы ничего не знаем.
— Если мама узнает, она меня не простит, — как завороженная
повторила Соня, не отрывая взгляда от зашевелившегося в кустах халата, — я и
так…
— Я вашу маму утоплю в Финском заливе, — пообещал Кирилл,
перегнулся через Настю и стал шарить в бардачке, — если она еще раз в моем
присутствии откроет рот. Так ей и передайте.
— Что ты ищешь? — спросила Настя.
— Я уже нашел.
Он выудил из бардачка длинную картонную коробку и через
плечо кинул ее на заднее сиденье.
— Это фонендоскоп, — объяснил он злобно, — если вы мне
сейчас скажете, что у вас дома не такой, а какой-то другой и мама это
непременно заметит, я утоплю вас в Финском заливе вместе с ней.
— Откуда он у вас? — Соня взяла коробку обеими руками, как
будто заморскую диковинку.
— Купил в аптеке.
Настя, смотревшая на него в упор, вдруг засмеялась, схватила
его руку, лежавшую на руле, и звонко поцеловала. Перевернула и поцеловала еще
раз — в ладонь.
Он смутился так, что стало жарко затылку. И Соня в зеркале
не отрывала от него глаз.
— Спасибо, — вдруг сказала она, — я ведь так и не
поблагодарила вас.
— Пожалуйста, — перебил ее Кирилл. — Давайте. Вылезайте и
уводите вашу маму из засады. Только вы можете с ней справиться.
— Когда ты заходил в аптеку? — спросила Настя, провожая
глазами удаляющуюся к калитке Сонину спину.
— Когда ты покупала своих кур. Кстати, почему мы так нигде и
не поели, я не понял?
— Потому что нас ждут дома, — сказала она удивленно, как
будто он спрашивал у нее какую-то глупость.
— Ах, да, — сказал Кирилл, — я забыл. Нас ждут дома, поэтому
поесть мы нигде не можем. Хорошие мальчики и девочки всегда слушаются маму и
папу.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Почему ты так злишься?
— Я не злюсь.
— Нет, злишься. Ты начал злиться, когда отдал Соне
фонендоскоп. Тебе неудобно, что ты его купил?
Не мог же он сказать ей, что отныне их проблемы его не
касаются!
— Настя, я не злюсь. Все нормально. Открывай мне ворота, и я
заеду.
— Давай я заеду, — вдруг предложила она весело, — мне всю
жизнь хотелось хоть сто метров проехать на такой машине.
— Нет! — завопил он испуганно. Однажды он видел, как она
заезжает в ворота.
— Ты жадина-говядина, — сказала она и засмеялась, — тебе
жалко дать мне порулить, потому что твоя машина тебе дороже, чем я!
И, стиснув руками его шею, она притянула к себе его голову и
поцеловала в губы.
Краем глаза он видел продолжавшееся лиловое шевеление в
смородиновых кустах, и машина стояла очень неудобно — поперек проезжей части, —
и вот-вот могла выскочить тетя Нина с руководящими указаниями или Настин отец с
очередной доской для очередной скамейки, но она целовалась с ним так
самозабвенно и с таким вкусом, что очень быстро он перестал соображать, и
задышал коротко и бурно, и его ладони оказались у нее на груди, и обнаружилось,
что под полотняным пиджачком у нее ничего нет — совсем ничего, только она сама,
гладкая, крепкая, шелковистая и чуть-чуть влажная.
Он совсем забыл, какая она на ощупь.
Как она сказала? Жадина-говядина?
От жадности он укусил ее за шею. От жадности он чуть не
оторвал плоскую пуговицу, которая мешала ему, все время попадаясь под руку. От
жадности он готов был проглотить ее целиком — только бы она никому, кроме него,
не досталась.
Кажется, он намеревался быть благоразумным. Свежая рубаха
стала совсем мокрой от пота.
— Настя!! — закричали с участка. — Настя, ты курицу привезла?!
Она оторвалась от него, бессмысленно одернула задравшийся
пиджачок и, пошарив рукой, нашла свои очки и нацепила их на нос, и оказалось,
что нацепила вверх ногами.
Кирилл смотрел на нее и молчал.
— Я не виновата, — быстро сказала она, — я не ожидала. Я
просто так. Я очень соскучилась по тебе, а ты был такой злющий и такой…
замечательный.
Он молчал.
— Ты действуешь на меня как-то странно, — добавила она и
вдруг выскочила из машины и побежала по дорожке. — Ворота сам откроешь! —
крикнула она уже из-за калитки.
Некоторое время он прикидывал, что правильнее сделать —
рассердиться или засмеяться, и решил, что сердиться не станет. Она тоже
действовала на него каким-то странным образом, но зато он совершенно точно
знал, что нужно, чтобы как следует разобраться, в чем именно странность.
Отсутствие родственников, закрытая дверь и кровать на
драконьих лапах. В крайнем случае, сойдет и диван.
Костромин загнал машину в гараж, запер на все замки и пошел
к дому.
— Кирилл! — окликнули его из-за георгинов. Он остановился.
За георгинами раздалось бормотание, какой-то шорох, потом сильно забила по
листьям вода, и выглянул Сергей — мокрый, грязный и без очков.
— Почему-то я должен поливать эти проклятые георгины! —
сказал он сердито и отряхнулся, как мокрая собака. — Шланг ни черта не
держится.
— Я разуюсь и посмотрю, — предложил Кирилл.
— Спасибо.
Сергей вылез на дорожку, и оказалось, что шорты у него
промокли насквозь, а ноги до колен такие грязные, как будто он месил глину.
— Дай мне сигарету. Я все силы потерял и сигареты промочил.
А все из-за этого шланга.
Кирилл вытащил свою пачку.
Кажется, раньше он не любил, когда у него просили сигареты.
— Вы ездили к ювелиру? — спросил Сергей, прикурив.
— Ну да.
— И как это ты ее уговорил? — пробормотал Сергей и посмотрел
вдоль дорожки. — Я был уверен, что она ни за что не поедет.
— Ну да.
