Петр Борисович на другом конце провода моментально осознал
собственную значимость и свою необычайную ценность для бизнеса.
— Это непросто, — проговорил он, становясь даже не сахарным,
а паточным, — это требует… определенных усилий.
— Естественно. Мне нужно только, чтобы все было
по-настоящему и чтобы меня ни в каком районном суде потом не взяли за одно
место за подделку документов.
— Прошу вас, не нужно произносить по телефону подобных слов!
— взмолился Петр Борисович. — Это совершенно ни к чему, я и так все отлично
понимаю.
— Значит, я могу быть уверен, что все будет сделано как
надо?
— Это зависит от оплаты, Кирилл Андреевич, и больше ни от
чего. Все, что в моих силах, я сделаю.
— Сколько вы берете? — Кирилл уже шел напролом, понимая, что
дело почти сделано — он получил ответы на все свои вопросы.
— Два процента от прибыли, — сказал Петр Борисович
доверительно.
— Недешево, — весело констатировал Кирилл.
— Так ведь и работа непростая, — как бы извиняясь, пояснил
Петр Борисович, — я отвечаю за качество, уважаемый Кирилл Андреевич. Если
что-то будет не в порядке, вы же с меня спросите, верно?
— А что может быть не в порядке?
— Уверяю вас, все будет в полном порядке, если только
установленная сумма…
— Да-да, — нетерпеливо перебил Кирилл, — про сумму я понял.
Просто мне тоже нужны гарантии. Вы ведь в этом деле не один, правильно я
понимаю? Вы своим… — он чуть было не сказал «сообщникам», но быстро поправился,
— сотрудникам доверяете?
— Со мной работает только одна девушка, — доверительно
сообщил Петр Борисович, — очень умненькая и очень надежная. Будьте спокойны.
Кроме того, она ничего не знает. Просто исполнитель.
— Она из группы патентных поверенных? — уточнил Кирилл.
— Да-да. Именно они непосредственно занимаются регистрацией
и архивами, а ваша торговая марка должна давным-давно быть в архиве, ведь так?
— Приятно иметь с вами дело, Петр Борисович! — искренне
сказал Кирилл.
Он быстро свернул разговор, условившись с Петром Борисовичем
о скорой встрече.
Все оказалось именно так, как он и предполагал.
Свете не было никакого резона красться по темному саду и
лупить его ночью по голове. Все ее тайны были в руках у рафинадного Петра
Борисовича.
Кирилл задумчиво уронил трубку на рычаг и достал из шкафа
чистую рубаху.
Какая жара.
Кажется, что город за окном плавится и дрожит, как будто
залитый огненным жидким стеклом.
Значит, так.
Зеркало. Фотографии. Кучка пепла в камине. Звонок со Светиного
мобильного. Человек в саду. Семейная история про клад. Собачья шерсть на
Сониной пижаме. Ожерелье в сто тысяч долларов.
Убить за сто тысяч долларов — ничего не стоит. Убивали и
убивают за меньшее.
И сколько еще припрятано таких ожерелий? Может, сорок? Или
два? Или сундук, как у Роберта Льюиса Стивенсона?
Кто такая Людочка, о которой упомянуто в дневнике? Куда
делись страницы из арабской книги, принадлежавшей Якову? Что на них было?
Почему их вырвали? Кто их вырвал? Когда?
Свинцовый шарик в затылке вдруг перестал кататься из стороны
в сторону, остановился посередине и как будто заледенел. Даже шее стало
холодно.
Ты же такой умный. Номера на машинах запоминаешь с первого
раза. Два и два складываешь хорошо и при этом редко ошибаешься.
Что ж ты стоишь? Давно сложил бы и получил все, что нужно.
Неизвестно, кто будет следующим. Кто окажется между деньгами
и человеком, жаждущим их больше всего на свете.
Что ты станешь делать, если убьют Настю? Или ее отца? Или
мать? Или — еще хуже! — кто-то из них окажется тем, кто заварил всю кашу?
Это была просто игра — почти что в шпионов. Ты спрашивал,
сопоставлял и радовался, как мальчишка, что опять оказался умнее всех.
Ты сможешь доиграть до конца и после этого уехать в Дублин?
А Настя? Она поедет с тобой, если ты все-таки доиграешь до конца?
Ледяной свинцовый шарик в голове превратился в глыбу.
Кириллу вдруг стало страшно.
Пока он был уверен, что это его не касается, все было легко
и просто. Почему-то ему не приходило в голову, что его это касается больше
всех. Его и Насти.
Неделю назад он ни за что не вспомнил бы ее имени и, если бы
не визитная карточка, вывалившаяся из кармана, не стал бы ей звонить и никогда
бы не встретился с ней.
Кажется, в эту неделю изменилась жизнь. Была одна, стала
другая.
В прежней не было Насти, и Кирилл Костромин ни на кого не
должен был оглядываться. Да, да, он думал о том, что ему уже не найти никого,
кто был бы понятен, близок и, главное, нужен, и печалился из-за этого, и
сетовал на одиночество, и мечтал о неторопливом субботнем утре — и все это было
как-то… односторонне.
Ему представлялась его будущая необыкновенная любовь, как
огромный радостный летний день, в котором он наконец-то будет не один, но почему-то
он совсем упустил из виду, что она — это не только воплощение его мечты, но еще
и человек, самостоятельная личность, которая как-то жила до встречи с ним и у
которой есть проблемы, заботы, родители, служба, дальние и близкие
родственники, чахлая машина, собственные взгляды на жизнь, тайны, вкусы,
привычки. Целый мир.
Ему придется влезать в этот мир, даже если ему вполне хорошо
в своем собственном, влезать и завоевывать себе место в нем, и смотреть, чтобы
не наступить никому на мозоль, и вышвыривать самозванцев, и держать оборону, и
подлизываться, и прощать, и начинать все сначала — а он не был к этому готов и
не знал даже, хочет ли он этого.
Он пришел в бешенство из-за Сониной безответной тупости, до
которой ему не могло быть никакого дела. Он пришел в бешенство потому, что это
касалось Насти и становилось важным для него, — а он не хотел этого.
Он по уши влез в чужие проблемы и испугался того, что они
могут стать его собственными.
Он должен все обдумать.
Он доиграет до конца, слетает в Дублин и вернется в Москву,
чтобы спокойно и трезво все обдумать. Если к тому времени у него еще будет
такая возможность.
* * *
Когда Кирилл остановил машину возле кованых железных ворот,
оказалось, что тетя Александра караулит в смородиновых кустах по ту сторону
забора. Лиловый халат виднелся среди густых веток.
