Все это было только началом грандиозного спектакля, который
тянулся много месяцев и закончился тем, чем закончился — Соня бросила институт,
Владик как будто обезумел, а мать превратилась в постоянно всем недовольную
истеричную старуху.
С тех пор Соня не любила спектаклей и никогда в них не
участвовала. Она знала, что стоит ей только сделать неверный шаг, ошибиться, и
кошмар повторится снова — она опять будет выставлена на всеобщее обсуждение и
осмеяние, и из каждой двери станут подсматривать любопытные, и обсуждать ее, и
фальшиво сочувствовать, и злорадно подмигивать.
Она не справилась только однажды — три года назад.
Но об этом нельзя было думать в такой шикарной машине, когда
Настя смотрела на нее с сочувствием, и Соня ее за это ненавидела.
Зачем она согласилась ехать?! Все равно это ничего, ничего
уже не изменит!..
Она осторожно вытерла вспотевшие ладони о клетчатую юбчонку
и стала смотреть в окно. Машина, чуть подрагивая ухоженным телом, даже не
ехала, а летела над дорогой, как судно на подводных крыльях.
Кто же он такой, этот мужик, раз может позволить себе такую
машину? И мягкий ворс сидений, и кожаную обивку дверей, и прохладный вкусный
воздух, и окно в крыше, а в окне летит далекое небо, и чистый звук неторопливой
музыки, которая течет, кажется, прямо из этого вкусного воздуха?
Бабушка говорила, что он — дрянь, дрянь!
Неужели старуха ошиблась? Она, которая не ошибалась
никогда?!
Стиснутая ладонь разжалась, и Соня тихонько погладила диван.
У Гриши была короткая замшевая куртка, такая же
восхитительно, шелково шершавая. Соня трогала его рукав, проводила пальцами —
подушечкам было щекотно и приятно. Под тонкой замшей чувствовалась рука,
широченная твердая лопата. Соня колола его в вену, и он послушно сжимал кулак,
похожий на небольшую дыню.
Когда он стал ухаживать за ней, она пришла в ужас. Она
ничего не понимала в ухаживаниях, не знала, как себя вести, и с перепугу даже
стала ему хамить, чего не делала никогда в жизни. Он терпел и улыбался и
однажды подарил ей крошечного черного деревянного слона, вырезанного так
искусно, что в маленьких слоновьих глазках явно читались хитрость и добродушное
лукавство. «Это у меня друг вырезает, — сказал Гриша неловко и сунул слона в
карман ее зеленой хирургической робы. — Вам на счастье». И дунул от нее по коридору,
сильнее обычного припадая на больную ногу, словно она собиралась гнаться за ним
и всовывать слона обратно. Слон стоял на ее столике, а потом она забрала его
домой, и ела с ним, и на ночь прятала под подушку, как будто ей не тридцать
лет, а восемь, и ей казалось, что этот слон очень похож на Гришу.
Никто ничего не знал о нем, да и Соня никогда не сплетничала
с девчонками о больных. Девчонки знали, что она «чокнутая», и никакими тайнами
с ней не делились. Хирург Лев Романович, делавший ему операцию, был не слишком
доволен. Все знали: когда Лев Романович смотрит рентгеновские снимки и поет
«Смело, товарищи, в ногу», значит, все отлично, а если «Ой, мороз, мороз»,
значит, дела не очень хороши. Когда он смотрел Гришины снимки, пел про мороз.
Гриша ухаживал за ней упорно и тяжеловесно и впрямь
по-слоновьи. Девчонки сначала смеялись, а потом отстали, потому что смеяться
над ней было неинтересно — она ничего не замечала.
«А монашка? — спрашивали про нее больные. — Монашка когда
дежурит?» Она лучше всех в отделении делала сложные уколы и ставила капельницы.
Она долго не обращала на Гришины ухаживания никакого
внимания, и однажды он сказал, мрачно глядя в пол: «Я ведь не просто так, чтобы
хвостом покрутить. Я с серьезными намерениями. У меня жены нет. Паспорт могу
показать», и Соня чуть не хлопнулась в обморок прямо в процедурной. Серьезные
Гришины намерения потрясли ее до глубины души. Он ухаживал за ней, и у него не
было жены, и он мог бы даже жениться на ней, если бы все у них получилось
хорошо.
И она как будто сошла с ума. Все получилось не просто
хорошо, все получилось необыкновенно, упоительно, волшебно, и Соня была
уверена, что ни у кого на свете, ни до, ни после нее не было и не будет такого
романа. Неповоротливый Гриша, похожий на дрессированного циркового медведя,
казался ей очень красивым, куда там Кевину Костнеру! Все, начиная со случайных
встреч в коридоре, — едва заметив его, она уже утопала в помидорном румянце, —
и кончая торопливыми и многозначительными пожатиями влажных пальцев в процедурном
кабинете, было внове, и ничего лучше этого она не могла себе представить.
У нее на самом деле был «роман», у нее, дурнушки-Сони,
которую бросил отец, которая так ничему и не выучилась, а по выходным ползала
на коленях, вымывая из углов квартирную пыль, и варила борщи, целые кастрюли
борщей, чтобы хватило матери и брату на все время, пока она будет дежурить.
Она получила зарплату и в только что открывшемся на Невском
«Стокманне» купила себе брюки и кофточку.
Они стоили бешеных денег — зарплаты не хватило бы, если бы
она не носила в сумке пакетик со сбережениями, а она носила, потому что
боялась, что дома их отыщет Владик и все растаскает на сигареты. Она долго не
могла выбрать, все ходила и ходила между рядами потрясающей,
благородно-неброской одежды и все поражалась, что на каждой отдельной стойке
наряды подобраны в тон и даже украшены шарфиками. Она посмотрела ценник —
шарфик стоил долларов тринадцать — и опять стала ходить, с каждой секундой
падая духом и понимая, что она никогда и ничего не сможет себе здесь купить.
Потом к ней подошла продавщица.
Соня знала, что она — в клетчатой юбчонке и
тошнотворно-голубой водолазочке, собравшейся складками там, где у женщин,
согласно учебнику анатомии, должна быть грудь, — выглядит в этом сверкающем
дамском раю, как судомойка в спальне у королевы. Продавщица шла издалека, Соня
смотрела на нее и ждала. Ждала, что сейчас ее будут выгонять.
«Вам помочь? — спросила продавщица и улыбнулась. — Что вы
хотите выбрать?»
«Брюки», — пробормотала Соня.
«Вы зашли в большие размеры, — сказала продавщица любезно, —
пойдемте. У нас отличный выбор брюк».
Она нашла брюки — три пары, — и, пока Соня мерила их за
плотной зеленой шторой, принесла еще несколько вешалок с блузками. Просто чтобы
прикинуть, как будут смотреться брюки, объяснила она.
Соня купила брюки и короткую вязаную кофточку, которая была
сделана как-то так, что, надев ее, Соня неожиданно обнаружила у себя грудь, и
именно там, где она должна быть согласно учебнику анатомии.
С фирменным пакетом — зеленые буквы на белом фоне — она
поехала к бабушке. Она ехала в электричке и все время заглядывала в пакет, не
веря, что там едут ее потрясающие новые наряды и что она наденет их, и Гриша
совсем потеряет голову, когда увидит ее в них.
