— После папы что-то оставалось. По крайней мере, так
говорила мама. Его арестовали, был обыск, и здесь, и в городе, но ничего не
нашли, и имущество не конфисковали. Когда я была маленькая, мне нравилось
думать, что мама нашла клад.
— Что?! — переспросил Кирилл.
Ему моментально представилась его ночная одиссея, шорохи в
темном саду, быстрый огонь и удар по голове.
Клад?! Какой еще клад?!
— Мы с Димкой думали, что мама нашла клад. Я очень смутно
помню, но была какая-то семейная легенда про клад. Вроде бы папа и Яков
закопали его в саду.
Это было сродни удару по голове. По крайней мере ощущения
были сходными.
Вот вам и Роберт Льюис Стивенсон.
— Мы даже одно время играли в кладоискателей. Как у Марка
Твена. Мы с Димкой были Том и Гек, а Галя, дочка Якова, индеец Джо. Мы добывали
сундучок и отбивались от индейца Джо. Мама нас увидела и страшно рассердилась.
Сказала, чтобы мы не смели играть в дурацкие игры. Сказала, что не желает
слушать про клад и чтобы она больше ничего подобного не видела. И мы больше не
играли.
— А… что за легенда?
— Господи, какая-то чушь о том, что во время войны в
каком-то замке в Восточной Пруссии папины саперы во главе с Яковом нашли то ли
мешок с золотом, то ли сундук с жемчугом, то ли кучу драгоценностей. Яков
принес все это папе, и клад тайно вывезли в Ленинград. Это даже не легенда, а
история, приключившаяся во время войны. Ерунда.
— Почему вы думаете, что это ерунда?
Сигарет у Кирилла не было, но он все-таки похлопал себя по
карманам, проверяя. От его хлопанья сигареты в карманах не появились, а без
сигареты он не мог думать.
— Курить вредно, — язвительно сказала наблюдательная Нина
Павловна.
— Я знаю. Почему вы думаете, что это ерунда?
— Послушайте, Кирилл. Вы хорошо представляете себе то время?
Я, например, плохо представляю. Но даже я понимаю, что вывезти что-то из
Германии было очень трудно, если не невозможно. Кроме того, отец был честнейший
человек. Он никогда и ничего не сделал бы такого, что…
— …что противоречило бы интересам государства и его
большевистской совести, — закончил Кирилл. — Из Германии вывозили все, Нина
Павловна. Я про это даже фильм смотрел. Ничего такого невозможного в этом не
было. Относительно честности тоже большой вопрос. Ваш отец мог быть каким
угодно коммунистом, но вполне возможно, что он был при этом обычным человеком,
и ему нравились золотые монетки или жемчуг или что там еще.
— Почему мы все это обсуждаем? — вдруг возмутилась Нина
Павловна. — И перестаньте собирать эту чертову смородину! Вы набрали уже целую
корзину. Что мы будем с ней делать?
— Варить варенье. А больше никаких историй про сокровища вы
не знаете?
— Не знаю. И это тоже не история. Это просто детские
выдумки.
— А тетя Александра никогда не вспоминала про клад?
— Нет, не вспоминала. Все-таки почему мы это обсуждаем?
Он чуть было не сказал — потому, что ваша мать была убита, и
еще потому, что его сегодня ночью кто-то стукнул доской по голове, но не стал.
Говорить об этом было еще рано, хотя иногда Кирилл Костромин предпочитал идти
ва-банк.
— Куда корзину отнести, Нина Павловна? На кухню?
— На террасу. И пусть Муся смородину пересыплет на поднос,
чтобы просохла. Как этот дождь пошел некстати!
Кирилл поставил корзину в центр круглого стола на террасе и,
разыскав Мусю, передал ей распоряжение Нины Павловны.
Потом некоторое время караулил Соню, слоняясь возле кухни.
Он слышал голоса — ее и тети Александры. Тетя Александра, как водится, была
чем-то недовольна и говорила, что Соня хочет ее смерти, а Соня отвечала тихо и
безразлично, Кирилл не мог разобрать, что именно.
Наконец послышались шаги, и дверь стала открываться, и
Кирилл быстро свернул в кухню. Через несколько секунд туда вошла Соня с
подносом в руках.
— Добрый день, — поздоровалась она, не глядя на Кирилла, —
вы уже встали?
Пожалуй, это был намек на иронию, и Кирилл ответил как можно
любезнее:
— Встал. С большим трудом.
Соня тускло улыбнулась пакету с молоком.
— Сами виноваты. Никто не заставлял вас напиваться.
— Мое моральное падение беспокоит всю семью, — пробормотал
Кирилл. Соня в первый раз посмотрела на него.
— Не столько ваше падение, сколько Настя. Вы ведь ее… за ней
ухаживаете. И пьете. Это плохо.
«Ухаживаете». Так могла сказать только Соня. Кирилл быстро
закрыл дверь в кухню. Соня посмотрела на него с удивлением.
— Соня, — сказал он решительно, — мне нужно, чтобы вы
поехали со мной в Питер.
— Зачем? — На лице у нее было такое изумление, что Кирилл на
мгновение усомнился в успехе своего плана. В конце концов он совсем ничего о
ней не знал, но ему нужно было подтвердить подозрения. Подтвердить или
опровергнуть.
— Эта история с вашим ожерельем…
— Нет никакой истории, — сказала она, и лицо у нее стало
холодным и отчужденным. — Забудьте об ожерелье. Я не желаю, чтобы вы
вмешивались.
Она налила молока в маленькую кастрюльку и поставила ее на
плиту.
— Соня, я не собираюсь ни во что вмешиваться. Я только хочу,
чтобы вы вместе со мной и с Настей поехали к ювелиру.
— Я не поеду.
Это было сказано так, что он понял — она не поедет. Силы
воли ей было не занимать.
Кирилл хотел спросить — это вы убили вашу бабушку? Или тот
человек, что прячется в соседнем доме?
— Если вы не поедете по своей воле, — сказал он холодно, —
мне придется вас связать и отвезти силой. Вряд ли кто-то из ваших родственников
сможет мне помешать.
Молоко поднялось, перевалило через край, залило огонь.
Кирилл схватил кастрюльку, обжигая пальцы, и переставил ее в раковину.
— Видите, что вы наделали, — проговорила Соня. На глаза у
нее навернулись слезы. Тяжелая капля капнула на плиту и зашипела, превращаясь в
пар.
— Отойдите, — велел Кирилл и, взяв ее за руку, усадил на
стул.
— Нужно вытереть плиту.
— Я вытру.
— Что я теперь подам маме? Молока больше нет.
— Налейте ей минеральной воды. Это тоже очень полезно.
