— Не ублажать, а кормить. Поджарить омлет, Кирилл?
— Пусть сем себе жарит, — распорядилась Нина Павловна и
пошла к двери.
— Кто надевал мои туфли? — заговорила она уже оттуда. — Они
же совсем мокрые! Мне теперь не в чем выйти!
— Мы что, напились вдвоем с Сергеем? — спросил Кирилл у
Насти.
— Не могла же я сказать, что ночью пила с тобой виски! —
нервно оглядываясь, зашептала она. — А ты как будто не понимаешь! Сделал такое
лицо, что я чуть в обморок не упала!
— А зачем говорить-то? — продолжал Кирилл. — Ну пила и пила,
им-то что за дело?
— Кирилл, замолчи. Ты не знаешь мою семью. Хорошо, что мама
ничего не унюхала, она бы потом со мной неделю воспитательную работу проводила.
«Всемилостивый святой Петр, избави меня от жизни в большой
семье, — подумал Кирилл. — Я уж лучше как-нибудь сам по себе».
Настя налила ему большую кружку горячего кофе и стала
взбалтывать омлет в керамической мисочке. На громадной плите в плоском медном
тазу кипело варенье, и пахло летом, черной смородиной, жарой — всем самым
лучшим, что только есть в жизни.
— Что ты так смотришь? — спросила Настя и вылила омлет на
сковороду. — Хочешь варенья?
Когда на этой самой кухне они пили кофе в первый, раз, она
плакала, и ночь за окнами была черна, и дом был суров, нелюдим и мрачен. А
сейчас — распахнутые окна, солнечный свет на плиточном полу, веселый начищенный
бок медного таза, близкие голоса в саду, и кофе кажется совсем не горьким, и
лета осталось еще много, и жизнь продолжается, и, может быть, все будет хорошо.
От Питера до Москвы всего семьсот километров. Он терпеть не
может большие семьи. Он никогда не рассказывал девицам о своем детстве и ни с
кем из них не выпивал на двоих бутылку виски на ковре перед камином.
Он поставил на стол свою кружку, подошел к Насте, которая
сосредоточенно смотрела на омлет, собрал в кулак ее волосы и потянул к себе.
— У тебя здесь есть Интернет? Или придется опять в Питер
ехать?
— Есть. Дозвониться сложно, но можно попробовать. А что?
Тебе нужно работать?
— Я в отпуске не работаю принципиально. — Гладкие волосы у
него в ладони скользили и блестели, как будто перетекали между пальцами. — Мне
нужно кое-что посмотреть.
— Давай посмотрим, — согласилась она и ловко переложила
омлет в коричневую плоскую тарелку. Оглянулась по сторонам и продолжила
шепотом:
— Я утром ходила к дальней калитке и нашла в кустах доску. Я
думаю, что тебя стукнули именно этой доской. Голова болит?
— Нет.
— Ты врешь.
— Я не вру. Тебе вовсе незачем было таскаться в кусты. Не
нужно никому демонстрировать свою осведомленность и заинтересованность.
— Меня никто не видел.
— Я тоже думал, что меня никто не видит, когда сидел в
кустах, — возразил Кирилл сухо, — тем не менее по голове получил. Настя, все
серьезнее, чем нам кажется. Намного. И еще я думаю, что времени у нас мало.
— Что это значит?
— Тот человек теперь знает, что я за ним слежу. Он может
думать, что я засек его случайно, когда курил на балконе, а может считать, что
я его выследил. Он начнет действовать решительно, а мы пока не представляем
себе, что это будут за действия.
Он доел омлет и налил себе еще кофе. Пожалуй, Настин кофе
вполне можно пить, а не только использовать для утопления грешников.
— А Соня что?
— Ничего. Вяжет тете Александре пояс от радикулита. Про
ожерелье молчит, как будто его вовсе нет. Владик острил утром, но папа велел
ему заткнуться.
— Заткнуться? — переспросил Кирилл.
— Ну… не совсем заткнуться, но он сказал, чтобы Владик от
нее отстал. Он и отстал.
— Насть, — спросил Кирилл, — а что за истории о том, будто
бабушка отравила деда, чтобы закрутить роман с Яковом? Откуда Владик вообще это
взял?
Это что, когда-то обсуждалось или кто-то вспоминал? Он же не
мог просто так придумать?
— Не было никакого романа! — ответила Настя сердито.
Вскочила и помешала варенье длинной деревянной ложкой. — Конечно, он все
придумал! Он все время врет и выдумывает.
— Что он врет и выдумывает?
— Все! Как-то выдумал, что на работе у них была лотерея и он
выиграл машину. Конечно, никакую машину он не выиграл, а все придумал.
— Зачем?
— Я не знаю! Наверное, ему это нравится. И про бабушку с
Яковом он тоже все придумал. Я помню, когда мы были маленькие, бабушка
рассказывала нам, какой он был герой на войне и все такое. Про деда она никогда
не рассказывала. И еще она говорила про ту девочку, которая у нас жила, что мы
не должны ее обижать, она нам почти что родственница и жизнь у нее очень
трудная.
— Про внучку Якова?
— Ну да. Никто теперь даже не помнит, как ее звали.
— А почему у них была трудная жизнь? Разве у твоей бабушки с
двумя детьми жизнь была легче?
Настя достала из пузатого буфета синее блюдце и стала
снимать пенки с варенья, иногда останавливаясь и постукивая ложкой.
— Не знаю, Кирилл. Ты задаешь вопросы, которые никогда не
приходили мне в голову. Она не жаловалась на жизнь. И не рассказывала никаких
историй, знаешь, про блокаду, про голод, хотя она все это пережила и в блокаду
потеряла всю семью. Они в Александре-Невской лавре похоронены. Прадед,
прабабушка и бабушкин братик, ему всего лет десять было, когда он умер. Бабушка
как-то выжила. А тетю Александру накануне войны увезла к себе в Сибирь другая
прабабушка. Ей тогда годик был или около того. Она маленькая сильно болела,
решили, что ей климат не подходит, и увезли. И она осталась жива. И бабушка
осталась жива. Когда бабушка вышла замуж, Александра стала жить с ней и с
дедом.
— Черт побери, — сказал Кирилл, — выходит, детей было не
двое, а трое?
Настя печально посмотрела на него:
— Ну да.
— А почему они ссорились? Твоя бабушка и тетя Александра?
— Тетя считала, что бабушка живет как-то слишком легко.
Бабушка и вправду никогда не грустила, не носила темных платков и довоенных
платьев. У папы и тети Нины всегда была нянька, а бабушка ездила в Кисловодск,
потом купила машину и поехала в Крым, любила одеваться, любила поесть, ничего
не боялась. Она говорила, что она свою дань заплатила, больше с нее никто
ничего не смеет требовать.
