Кирилл вытащил из пачки предпоследнюю сигарету.
— С этим-то как раз все просто. Смотри. Кому меньше всех
надо, чтобы Соня вышла замуж и стала варить мужу борщи, а заработанные деньги
тратить на кашку для новорожденных малюток? Разумеется, матери и брату. Брат
стрекозел, мать ехидна, и оба живут за ее счет. Может, не только на ее деньги,
но если она выйдет замуж, подавать тете Александре молоко, подогретое до
тридцати пяти и восьми десятых градуса, будет некому. Кроме того, у Сони есть
богатая бабушка, которая то и дело ей что-то подбрасывает, и, я так понимаю,
все это прикарманивает Владик под каким-нибудь жалостливым предлогом. В
перспективе бабушка умрет, и есть надежда, что Соня получит некоторое
наследство, потому что бабушка ее любит и жалеет. Следовательно, наследство
тоже уплывет.
— Ты говоришь ужасные вещи, — сказала Настя, мрачно глядя
перед собой.
Он взглянул на нее и продолжил:
— Неожиданно у дурнушки Сони объявляется какой-то кавалер.
Соня в него моментально влюбляется, поскольку никогда в жизни за ней никто не
ухаживал, и всем о нем рассказывает. Кавалер лежит у нее в госпитале какое-то
довольно долгое время, потому что роман продолжает развиваться. То, что
происходит дальше, — ерунда от первого до последнего слова. Значит, так. Тете
Александре попадается на глаза «Милицейская газета» с портретом уголовника,
которого разыскивает милиция. Она приходит в ужас и показывает газету Соне.
Соня в это время не дежурит в больнице, а отдыхает дома. Увидев газету, она
моментально травится димедролом, причем родственники дают ей возможность
отравиться и вызывают «Скорую». Соню откачивают и увозят в психиатрическую
лечебницу, как всех пациентов с попыткой суицида. На работу она возвращается не
скоро, правильно?
— Правильно.
— Теперь смотри. Подозрительно все. Во-первых, это слишком уж
сумасшедшее совпадение — первый и единственный Сонин кавалер оказался
уголовником. Во-вторых, ни один уважающий себя уголовник не станет прятаться от
ментов в военном госпитале. Это ведь не Спасо-Домиановская обитель на Белом
море, и врачи — не божьи старцы не от мира сего. У них обязательно есть
оперативные милицейские фотографии, и обо всех подозрительных случаях они
должны сообщать немедленно, а он благополучно пребывал в этом госпитале
довольно долгое время, и никто его не трогал и ни о чем не спрашивал.
В-третьих, фотографию обнаружила именно тетя Александра. Как к ней попала
«Милицейская газета»? Вот ты когда-нибудь читала хоть что-то в этом духе?
— Нет.
— Конечно, нет. И тетя Александра слишком любит свое
спокойствие, чтобы читать про грабежи и убийства, и тем не менее почему-то
именно эту газету она прочитала. Почему никто не остановил Соню, когда она
побежала за димедролом, хотя и мать, и брат знали, какой это для нее удар?
Почему ее вообще выпустили из дома? Потому что нужно было дать ей возможность
принять этот димедрол, вызвать «Скорую» и спровадить в психбольницу, откуда
быстро не выпускают. Сколько она лежала? Ну, месяц-то точно, да?
— Да.
— Вот и все. Когда она вернулась на работу, никакого мужика
там и в помине не было. Он, наверное, до сих пор не знает, из-за чего его
неожиданно кинула тихая медсестрица, с которой все так хорошо сложилось.
— Гадость какая, — выговорила Настя и приложила ладони к
щекам, — гадость, гадость.
— Конечно, гадость, — согласился Кирилл, — а газетку любящий
брат состряпал на своем редакционном компьютере. Часа два потратил, наверное.
Искать существующее милицейское издание ему было лень, поэтому он придумал
название, сканировал более или менее подходящие материальчики из «Московского
комсомольца» или у вас какой? Питерский? Приляпал фотографию, благо Соне ума
хватило всем про него рассказать, и сфотографировать его в этом госпитале было
проще простого. Можешь у нее спросить, не навещал ли ее на работе брат Владик
как раз накануне всех событий. Скорее всего навещал. Газетку состряпали,
показали Соне, а дальше все прошло без сучка, без задоринки. Естественно, никто
проверять эту газету на подлинность не стал. Газета и газета, а в ней черным по
белому… Вот и все дела. Так что в этом случае все мотивы как раз налицо.
— Какие мотивы, Кирилл?
Он вдруг обозлился:
— Слушай, Сотникова. Я тебе не тупоумный следователь. У меня
нет никакого желания возводить напраслину на твоих драгоценных родственников.
Поэтому не смотри на меня волком. Я ничего не выдумываю. У меня плана по
раскрытию особо тяжких преступлений нету. Я говорю то, что вижу и знаю. Если ты
не хочешь, чтобы я продолжал, я продолжать не стану.
Настя поднялась с дивана и подошла к низкому столику, на
котором стояла вазочка с розами. Покрывало волочилось за ней, как шлейф. Она
вытащила розу и стала обрывать лепестки.
Оборвет и долго смотрит, как он падает. Оборвет — и смотрит.
— Я хочу, чтобы ничего этого больше не было, — сказала она
наконец. — Ну, чтобы совсем не было и чтобы все стало как раньше. Чтобы все
ссорились и мирились, но верили друг другу. Как я теперь стану с Соней
разговаривать, когда знаю, что ее так ужасно обманули? А Владик? Выходит, он
никакой не шалопай и рубаха-парень, а просто негодяй?
— Или дурак, — предположил Кирилл, пожав плечами, — вполне
возможно, что он вовсе ничего такого плохого не думал. Просто его мама
попросила. Да вообще ему без Сони… неудобно. С Соней гораздо удобнее. Ты
оборвала все розы.
— Да.
— Не страдай.
— Не могу.
— Дальше будет только хуже, — сказал Кирилл серьезно, — это
я тебе обещаю.
— А мотивы? — спросила Настя, присела и стала собирать
лепестки в кучку. — Ты что-то говорил про мотивы…
— Если Соня, не дай бог, догадалась, что был подлог, она
могла решить отомстить. За свою погубленную жизнь. Сначала бабушке, которая,
как и все, была против нее, потом матери и брату. И тогда понятно, почему ей
так срочно понадобились деньги.
— Почему?
— Потому что после того, как она отомстит, ей придется
прятаться. Уехать куда-нибудь. Сменить фамилию. Начать другую жизнь. Без денег
это невозможно.
— А соседний дом с собакой?
— Не знаю. Я догадываюсь, но не хочу тебе говорить. Подождем
пока.
— Ну и не надо, — проговорила Настя торопливо, — а то я
точно с ума сойду. Только вот еще. Ты сказал, что есть несколько неочевидных
моментов. Эти все очевидные. А другие?
— Я не знаю, Насть, — сказал он неохотно, — они никуда не
укладываются, и я не понимаю, как к ним относиться. Может, это все мои домыслы.
— Нет, Кирилл. Скажи.
