— Продайте, — посоветовал Кирилл.
— Продайте!.. — пробормотал Настин отец. — Вам, молодым,
только продавать и покупать. А если я продавать не хочу?
— Тогда пусть в гараже стоит.
— Сгниет в гараже-то!
— Тогда продайте.
— Ты что? — спросил Настин отец подозрительно. — Смеешься
надо мной?
— Нет, — быстро сказал Кирилл, — а Соня? Она почему смогла
Владика уговорить? Она на него имеет большое влияние?
— На Владика никто не имеет никакого влияния. Тетя его
обожает и гордится им, как будто он нобелевский лауреат. А он газету на
компьютере верстает. Добро бы газета была солидная, а то про какую-то
рок-музыку! Тираж три экземпляра или около того. Однажды его в милицию забрали,
я уже сейчас не помню, за что. Тогда он еще газету не верстал, а без дела
шатался. Он ночь в отделении просидел, мы его по всему городу искали, и наконец
Соня нашла. Она поехала за ним, но не домой привезла, а куда-то еще, на чью-то
дачу, что ли. Они там были целый день и разговаривали. О чем, мы так и не
узнали, только Влад после этого как-то… посмирнее стал. Не то чтобы за ум
взялся, но притих. Она его и на работу пристроила. У них в больнице кто-то
лежал, она их познакомила и уговорила взять его на работу. Она такая, наша
Соня, — заключил Дмитрий Павлович неожиданно, — только с виду бледная и худая,
а на самом деле — кремень. И мама ее любила.
Мама — это Настина бабушка Агриппина Тихоновна, сообразил
Кирилл не сразу.
— Вы не знаете, Дмитрий Павлович, это ожерелье действительно
дорогое?
— Нет, — резко сказал Настин отец, — не знаю и знать не
хочу. Меня это не касается. Я вообще считаю, что обсуждать это глупо. Мама
оставила каждому то, что считала нужным. Мы не бомжи, нам из-за наследства
ссориться не пристало.
— Да вы и не ссоритесь, — заметил Кирилл.
— И не станем. Юля просила каких-то гвоздей, — пробормотал
он, — нужно захватить, а то такой шум поднимется…
Он пошел к длинному верстаку, занимавшую одну из гаражных
стен, и стал греметь инструментами, продолжая что-то бормотать себе под нос.
Гараж у Настиной покойной бабушки был знатный. Железные
кованые ворота, смотревшие на улицу, были такой ширины, что из них вполне могла
выехать карета, запряженная шестью лошадьми. В гараже было три машины: Настина
«Хонда», блестящая ухоженная «Волга» и «девятка» Настиного отца. Машины стояли
просторно, далеко друг от друга, так что при желании вполне можно было втиснуть
еще одну. С улицы гараж не казался таким громадным. По всему периметру тянулись
полки, на которых были разложены инструменты — все в идеальном порядке. Настя
быстро приведет их в чувство, подумал Кирилл. Впрочем, может, и не приведет.
Вряд ли она станет лежать под машиной, даже получив в наследство такой шикарный
гараж.
Сам Кирилл с далеких дальнобойщицких времен под машиной
никогда не лежал, всей душой возненавидев это занятие, и был счастлив, что
может покупать себе машины, под которыми в принципе не нужно лежать.
— Ну что? — спросил Настин отец издалека. — Все осмотрел?
Тогда пошли.
Они вышли из каменной прохлады гаража в раскаленное
солнечное пекло, и Кирилл зажмурился.
— Пойду гвозди забивать. И есть уже хочется. Тебе не
хочется?
— Хочется, — согласился Кирилл.
— Надо наших поторопить. Юлька есть никогда не хочет, —
сказал он про свою жену и улыбнулся, — и всех, кто хочет, презирает. Ты
скамейку сам починил?
— Сам.
— Молодец.
Он пошел к дому, а Кирилл остался на дорожке, чувствуя себя
двоечником, которого неожиданно похвалил завуч.
У него было важное дело, но сделать его он собирался, только
когда все семейство соберется за обедом и не сможет ему помешать. А пока…
— Ну что? — спросил насмешливый женский голос, и Кирилл
обернулся как ужаленный. — Всем продемонстрировали, какой вы хороший мальчик?
Света. Черт бы ее побрал.
Не шевеля ни единым мускулом, она качалась в гамаке — руки
за головой, совершенные ноги скрещены в щиколотках, золотистые волосы нимбом
вокруг лица.
— Посидите со мной. Всем уже ясно, что вы святой. Скамейки починяете,
папаше помогаете, с мамашей любезны. Сделайте перерыв.
— Какой еще святой? — себе под нос пробормотал Кирилл,
подошел и сел рядом на теплую деревянную лавочку.
Света была безмятежна, как летний день, и никто бы не
поверил, что она рыдала и говорила в трубу, что больше не хочет никаких темных
дел. Тем не менее она рыдала и говорила.
— Ну, — сказала она, когда он вытащил сигареты, — что же вы?
— Что? — спросил он, не прикурив.
— Вы что, не собираетесь предложить сигарету даме?
Даме, может, и предложил бы, подумал Кирилл. Ему вдруг стало
весело. Он вспомнил, что Настя Сотникова ни разу не взяла у него из пачки
сигарету, все время ныряла за ними в свой необъятный портфель.
Он закурил сам и протянул Свете пачку вместе с зажигалкой.
— Да, — констатировала Света, — с манерами у вас проблемы. Я
вас перевожу из ангелов в кандидаты. Будете кандидат в ангелы.
Она потянулась — он все держал перед ней пачку — как большое
грациозное животное, вынула из-за головы золотистую от загара, длинную руку и
наконец взяла у него сигареты.
— Полы вы тоже помыли вместо Муси?
— Какие полы?
— В бабушкином кабинете.
Он промолчал, разглядывая свою сигарету.
— Я всегда думала, зачем старухе кабинет? — Света закурила
и, оттолкнувшись ногой, качнула гамак. — Ну что старуха может делать в
кабинете? Она же не писала книг или картин! Она там сидела по полдня. Что она
там делала?
— Может, ей вид из окна нравился, — предположил Кирилл, —
или она там йогой занималась.
— А теперь там станет сидеть Настасья, — не слушая его,
продолжала Света, — уж и порядок навела. Почему жизнь так несправедлива?
— А она несправедлива?
— Конечно. У нее все, у меня ничего. Почему?
— А чего вам не хватает?
— Мне всего не хватает, — вдруг сказала Света хищно и
перестала качаться. — Работу свою ненавижу, но должна работать. Деньги обожаю,
но их у меня нет. Мужика приличного и то нет. Смешно?
