Как никогда больше не вернется в Питер тот Кирилл Костромин,
что старательно, с высунутым языком вырезал на джинсах ровные полоски.
— Это они с бабушкой и Яковом на каком-то военном параде.
Уже, наверное, тетя Нина родилась. Надо посмотреть, какой это год. Странно, что
бабушка не написала.
Белые платья, счастливые лица, вольный ветер. В руках у
девушки какие-то цветы, шарф летит по воздуху за спинами мужчин, один из
которых ее муж. Она держит под руки обоих, у нее радостное, уверенное, молодое лицо
и… Настины глаза. Тоже была зеленоглазой?.
Почему-то Кириллу не хотелось на них смотреть, как будто он
знал что-то важное, а они не знали, и он не мог предупредить их, прорваться
сквозь время и фотобумагу.
— А это папа с тетей Ниной. Смотри, какой толстый. А она в
бантах и очень серьезная. Наверное, у нее куклу перед съемкой отобрали. А это
опять Яков с семьей.
Жена Якова странно не сочеталась ни с ним, ни с его друзьями
— Настиными бабкой и дедом. У нее было простенькое крестьянское лицо, с широким
носом и выпирающими скулами. Никакого белого платья и летящего шарфа, никакой с
трудом сдерживаемой жизнерадостности, никакого огня в глазах. Просто женщина
неопределенного возраста в чем-то темном и невыразительном. Он по сравнению с
ней просто греческий бог. Интересно, он любил ее или женился потому, что не мог
жениться на той, с зелеными глазами и широким улыбающимся ртом?
И тогда опять выходит — прав Владик?!
— А это тетя Александра. Кирилл, смотри, какая хорошенькая!
Муся, посмотри! Я забыла эту фотографию.
Тете Александре было лет шестнадцать. Она была пухленькая,
хорошенькая, в оборочках и ямочках, в кудрях и белом воротничке. Она стояла под
березкой, тоже мечтательно смотрела вдаль, в опущенной руке — шаль с бахромой.
Красота.
— Это папа, тетя Нина и Галя, дочь Якова, здесь, в
Петергофе. Яков с дедом уже сидели. Ну да. Пятьдесят первый год. Это бабушка и
жена Якова, я не помню, как ее звали, хотя бабушка говорила… Это папу в пионеры
принимают. Надо маме показать. Это какие-то его друзья. Это диспут в институте,
это они с мамой на лыжах катаются. Это тети-Нинина свадьба…
— А куда делся ее муж? — спросил Кирилл, не отрываясь от
фотографий. — Тоже сбежал? Как у тети Александры?
— Нет, что ты! — ответила Настя с укором. — Он погиб.
Утонул. Он был военный моряк. Капитан первого ранга. Он тут еще есть, наверное.
Я его хорошо помню. Мы его очень любили, и бабушка, и все. Вот он. А это мы
маленькие совсем, лето у бабушки проводим — Соня, Сережка, я и… А это,
наверное, как раз внучка Якова, ее тогда к нам привозили. Владика нет, он,
наверное, еще маленький был. А Светка еще не родилась. Или уже родилась? А это
я в первый класс иду. Смотри, вот опять бабушка.
— Ты смешная, — сказал Кирилл, рассматривая фото, — а где
банты?
— Я бантов терпеть не могла, — ответила Настя гордо, — и
никогда не носила. Мама все хотела на меня навязать, а я вытаскивала. И только
бабушка сказала: отстаньте от ребенка, может быть, у него с детства хороший
вкус. У меня то есть. Господи, сколько фотографий! И никто их не смотрит.
— Почему? — спросила Муся. — Вот мы, например, смотрим.
— В последний раз я смотрела эти фотографии, наверное, лет
десять назад. Или даже больше. Бабушка их тоже почти не доставала. Она
говорила, что нельзя жить прошлым, и приводила в пример Ахматову. Ей казалось,
что она похожа на Ахматову.
— Мы так никогда не закончим, — заметила Муся тихонько, и
Настя спохватилась:
— Кирилл, ты смотри, если хочешь, а нам надо тут все
закончить. Немного уже осталось. Только пол протереть и каминную полку. Я не
помню, мы ее мыли или нет?
— Нет, — сказала Муся и подхватила свою тряпку.
— Муся, — спросил Кирилл и перевернул страницу альбома,
открывая следующую, — вы не знаете, у кого-нибудь здесь есть собака?
Настя и Муся переглянулись, как будто быстро обменялись
какой-то секретной информацией. Его всегда раздражали такие женские
переглядывания, означающие, что они знают что-то такое, что недоступно
пониманию низших существ. В данном случае низшим существом был Кирилл.
— Собака? — переспросила Муся с сомнением.
— Собака, — подтвердил Кирилл. — Это такое млекопитающее,
покрытое шерстью и на четырех ногах. Как правило, еще имеет хвост. При
появлении чужих подает сигнал голосом, в просторечье — брешет. Никогда не
видели?
Настя принялась изо всех сил тереть каминную полку, а Муся
сказала с улыбкой:
— Ничего не знаю ни про каких собак. Да у нас и соседей-то
никаких нет. Только тот дом, но там то ли никто не живет, то ли очень редко
приезжают. Я их никогда не видела. А что?
— А собаки на том участке не видели?
— Нет.
— Вы сегодня приехали к восьми часам?
Настя перестала ожесточенно тереть мраморную крышку и
уставилась на Кирилла с любопытством.
— А почему ты про все это спрашиваешь?
— Про собаку из-за будки. Почему будка есть, а собаки нет? —
Это было вранье. Он точно знал, что собака есть, и хотел понять, не видел ли ее
кто-то еще. — А про время потому, что я в семь часов вставал, и входная дверь
была открыта. Я думал, что это Муся, а она только к восьми приехала.
Настя вытаращила зеленые глазищи и уже открыла было рот,
чтобы объявить, что ни в какие семь часов Кирилл Костромин не вставал, но
взглянула на него, и рот послушно захлопнулся.
— Не знаю, — заволновалась Муся, — когда я пришла, все было
закрыто. Я дверь отпирала, это я точно помню. Правда, на террасе уже была Нина
Павловна, но она с другого крыльца выходила.
— А в саду никого не было?
— Нет. Не было. Я не заметила.
— Настя! — закричал из-за закрытой двери голос Сергея. —
Настена!!
— Да! — неожиданно громко завопила в ответ Настя, и Кирилл
вздрогнул. — Я здесь!
Она подбежала к двери, распахнула ее и закричала еще громче:
— Сереж, я здесь! Что случилось?
— Спустись!
— Зачем?!
— Черт побери, — сказал Кирилл себе под нос, — как в лесу.
— Надо!
— Наверное, там наши мамы на кухне что-то… — Настя обвела
взглядом кабинет и остановилась на Мусе:
— Мусенька, я прошу тебя, подожди меня.
