– Буду очень рад за тебя, — бросил Никита.
Он вылез из постели и, лениво потянувшись, хмуро посмотрел в окно.
– А ты на съемку не собираешься сегодня? — аккуратно спросила Аля.
– Не напоминай, — отмахнулся он. — Успеется. На пять минут позже стану Феллини.
– Да брось, что ты киснешь, — улыбнулась Аля. — Тебе ведь удалось во Францию вернуться, получить возможность снимать. И все остальное получится. Нужно только не опускать руки, стараться, добиваться. Черт, мне в редакцию пора бежать. — Она торопливо покосилась на часы.
– Вот-вот, беги. Не трать время на свои душеспасительные проповеди, — с издевкой покивал Никита.
И тут же понял, что переборщил. Аля нахмурилась, сжала губы, и в глазах ее появилось то выражение, которое он всегда боялся увидеть, — выражение доведенного до предела человека.
– Никита, я давно хотела сказать тебе… — начала она.
И Никита не на шутку испугался. Уйдет она, и исчезнет последнее светлое пятно в жизни. И не останется ничего, только бессмысленная суета.
«Нельзя, нельзя ее отпускать. Она моя, моя, несмотря ни на что. Пускай холодная, отстраненная, закрытая, но все-таки моя. Единственное, что мне удалось завоевать, выдрать у жизни зубами».
– Эта атмосфера, в которой мы живем, твое постоянное недовольство… Ты всю душу из меня выпил. Давай я уйду, а? — продолжала Аля.
И Никита, подавив раздражение, шагнул к ней сзади, обнял, ткнулся повинной головой в плечо, поцеловал в ямку на шее и зашептал:
– Ну прости, кошка, прости… погорячился я.
Обнимая ее, оглаживая ладонями плечи, целуя белую прохладную шею под забранными наверх волосами, он чувствовал, как Аля сдается, как берет в ней верх извечная женская жалость и чуткость, и приговаривал уже смелее:
– Уйдет она… Куда ты от меня уйдешь? Ты же моя… Жена моя, любимая.
И, уже дурачась, щекотал ресницами ее шею, пытался запустить пальцы под пиджак. И Аля снова улыбнулась, чмокнула его в висок, выскользнула из рук, прошептав смущенно:
– Не сейчас… Пожалуйста… Мне бежать надо.
И, схватив со стола сумочку, скрылась за дверью.
Аля сама не могла разобраться, что удерживает ее возле этого избалованного полуребенка-полумужчины. Постоянная тревога за него, за то, что он может оступиться, пропасть и однажды погожим или, наоборот, дождливым вечером не вернуться домой, эта тревога росла в ней с каждым проведенным вместе месяцем. Рядом с Никитой она чувствовала себя старшей сестрой, матерью, подругой начинающего гения, но никогда не захватывала ее та лавина, никогда не ослеплял тот свет, который светил ей рядом с Митей.
Временами Але казалось, что она уже и не хочет ничего другого, и смирилась, как смиряются многие. Только по ночам, во сне, приходило ощущение навечно поселившейся в душе щемящей тоски. Аля довольно часто просыпалась с криком. Некоторое время Никита пытался растормошить, вытащить ее из лап кошмара, который снился ей почти каждую ночь со времени их отъезда. Потом перестал, наверное, привык.
Вечером того же дня она зашла за Никитой на студию, где он должен был снимать рекламный ролик. Неожиданно подвернулась подработка, и Никита, казалось, был доволен возможностью раздобыть немного денег. Правда, утром ей показалось, что предстоящая работа уже не радует его, даже раздражает, как раздражало все в последние месяцы. Но сейчас Аля была слишком взволнована обрушившейся новостью, которую хотела сообщить мужу, и потому забыла на время о его настроениях.
Она быстро прошла по коридору и заглянула в небольшой ярко освещенный павильон. Никита сидел за режиссерским пультом, казался увлеченным работой, и Аля примостилась на стуле у дверей, стараясь не мешать ему.
Снимали ролик для небольшой недавно открытой фирмы, производящей макароны. На освещенной софитами площадке дергались в быстром танце две девушки-макаронины. На них были узкие яично-желтые трико, на головах — пышные парики с закрученными в спирали локонами. Одна из танцовщиц запрыгнула в стоявшую посреди площадки огромную, в человеческий рост, кастрюлю и, закатывая глаза, принялась изображать, как приятно ей вариться в ароматном бульоне. Другая же, выхватив откуда-то гигантский половник, с плотоядной улыбкой помешивала варево в кастрюле.
«Господи, бред какой», — покачала головой Аля. Никита, все еще не замечая жену, со скучающим видом поднялся с кресла, захлопал в ладоши и обратился к макаронинам по-французски:
– Стоп! Стоп! Девушки, милые, давайте поживее, что ли. А то у вас вид такой, будто вас этой лапшой всю жизнь кормили.
Одна из танцовщиц прыснула в кулак, другая раздраженно повела плечом. Никита дал команду, девушки заняли исходные места, пошла фонограмма, и танец макарон начался снова. Аля сидела как на иголках — очень уж хотелось поскорее поделиться с Никитой тем, что волновало ее с самого утра. Однако съемка опять не заладилась, девушка оступилась, запрыгивая в кастрюлю, и Никита опять остановил процесс, объявив перерыв на пять минут.
Макаронины уселись на подоконник, болтая ногами, закурили тонкие сигареты и вполголоса защебетали о чем-то своем. Оператор прошелся по комнате, разминая затекшие плечи. Никита наконец обернулся и увидел Алю.
– Ты чего? — направился он к ней.
И Аля, уже не сдерживая радостного возбуждения, выхватила из сумочки отпечатанный на машинке лист бумаги с печатью внизу и развернула его перед Никитой:
– Па-ба-ба-бам!
– Что это? — устало сощурился муж.
– Контракт! — радостно возвестила Аля. — Помнишь, мне утром из издательства звонили? Они хотят выпустить сборник моих рассказов. Всех очень интересует, как живут люди в Советском Союзе. Правда ли, что у нас медведи ходят по Красной площади?
Никита промычал что-то неопределенное, и Алино сердце, весело подпрыгивавшее в груди весь день, с самого подписания контракта, мигом упало и отозвалось тоской. Она слишком хорошо изучила мужа, чтобы понять: Никита не рад за нее, не рад за них. Наверное, слишком озабочен собственными неурядицами, ни на секунду не может от них отвлечься. Аля почувствовала, как в ней закипает давнее невысказанное раздражение.
– Здорово, Алька, поздравляю, — вяло отозвался Никита и чмокнул ее в щеку. — Ты извини, мне тут доснять нужно. Подожди, если хочешь.
Он вернулся на место, взял мегафон в руки, съемка началась снова. Никита рассеянно следил за передвижением по сцене девушек-макаронин, все еще думая об Алином сообщении. Почему оно так на него подействовало? Ведь, если разобраться, контракт — это гарантия того, что Аля теперь останется здесь надолго, если не навсегда. Гарантия от того, чего он боялся все эти два года, — что в одно прекрасное утро, которое последует за не менее прекрасной ночью, полной сдерживаемых рыданий, Аля просто соберет вещи и уедет домой, в Советский Союз. Уедет и оставит его.
Теперь же, после подписания контракта, она вынуждена будет остаться здесь, с ним, на долгие годы. А если об этом станет известно на родине, то, возможно, и навсегда. За несанкционированные публикации по головке не погладят, могут и гражданства лишить…
